— Ну сам посуди… Таким сообщением мы воздаем каждому по заслугам: Воронов у нас герой…
— Дурак, — сквозь зубы бросил подполковник.
Лобач поморщился.
— Ну зачем ты так? Он ведь погиб…
— Погиб, — повторил Александр. — Какого черта он туда полез? Хорошо еще хоть подчиненные его поступили правильно: не полезли его спасать. А бортинженера вообще под трибунал отдать надо — он во время всего полета должен находиться у своего пульта, в салоне…
О своей роли в происшедшем Голованичев умолчал.
…Когда он во время ведения переговоров с самолетом, который старался посадить, обратил внимание, что изменился голос человека, с которым он разговаривал, то не на шутку встревожился.
— С кем я разговариваю? Где командир? — спросил он.
— Он вышел в салон, узнать характер груза, — бесхитростно ответил второй пилот.
Подполковник еще больше насторожился:
— А в грузовом отсеке у вас кто-нибудь посторонний есть?
Второй пилот ответил сразу:
— Там находится один пассажир — человек, сопровождающий груз.
Голованичев даже задохнулся от ярости:
— Идиоты! Кретины! Это же мафия, мать вашу!.. Мафия! Срочно заберите его в пилотскую кабину, задрайтесь и носу отсюда не высовывайте!
Второй пилот оказался малым расторопным. И когда бортинженер доложил ему, что в грузовом отсеке послышались выстрелы, скомандовал:
— Дверь закрыть и застопорить!
Бортинженер попытался было спорить:
— Ты что, Валентин, там ведь командир…
В такие моменты кто-то должен принимать решение, которое потом до конца жизни будет раскаленным железом жечь его совесть.
— Закрыть дверь! — рявкнул второй пилот.
Это был тот момент, когда, жертвуя одним человеком, нужно спасать всех…
— Ну а теперь скажи мне: чего же мы добились, Женя? — спросил Голованичев.
Лобач поджал губы.
— Немногого, Саня, — вздохнул он. — Хотя это немногое, конечно, куда лучше, чем ничего.
— И все-таки?
— Перехватили партию оружия, которое было предназначено сепаратистам. На какое-то время перекрыли этот канал поставки оружия им же. Перехватили документы, благодаря которым, надеюсь, можно будет выйти на людей, оформляющих «липовые» документы…
— А на тех, кто всем этим руководит? — быстро спросил подполковник.
Оперативник с сомнением покачал головой:
— Вряд ли, Саня. До головы, до мозга, до центра мы не достанем.
— Так ведь сколько щупальца ни обрубай, гидра будет жить…
Евгений молча развел руками.
— Значит, по-твоему выходит, мафия бессмертна? — тихо спросил Голованичев.
Лобач слегка пожал плечами.
— Конечно, Саня. Потому что главари ее сидят так высоко, что нам с тобой до нее не добраться, как бы высоко ты ни поднялся на своем перехватчике.
4
На столике в холле, куда мы перешли, уже источали ароматный пар чашечки с кофе, стояли неизменные рюмки с коньяком, конфеты, печенье…
— Короче говоря, вы, Виолетта Сергеевна, интересуетесь тем, как я лично отношусь к моральной стороне проблемы торговли оружием, — усаживаясь в кресло, уточнил Шеф. — Я вас правильно понял?
— Не совсем, — не согласилась я с подобной постановкой вопроса. — Меня интересует, как вы лично относитесь к тому, что продаете оружие людям, которые из этого оружия будут стрелять в ваших же земляков.
— Очень просто. Меня это не волнует, — спокойно ответил он.
Признаться, я ожидала, что он сейчас начнет объяснять мне, что в сложившейся ситуации происходит ломка моральных устоев, что ему трудно было впервые переступить через что-то в своей душе, что оружие, как и деньги, не пахнет… Но вот так просто и буднично…
— Ну как это может не интересовать то, в кого оно будет стрелять… — растерянно сказала я.
— Да вот так вот просто: не интересует, да и все.
Я внимательно слушала, тщетно стараясь понять, куда он клонит.
— Простите, я пока не поняла, что вы хотите сказать, — пришлось признаться.
Он кивнул.
— Ничего удивительного — на эти вопросы существует столько ответов, сколько и людей, которые их задают. Так вот, я хочу дать вам собственный ответ, который имеется только у меня. Хотя, думаю, присоединятся к нему многие.
— Ну-ну, было бы любопытно послушать.
— Послушайте, — кивнул Самойлов. — Все дело в том, что каждый человек стремится узнать правду и поступать по правде…
— Погодите! — воскликнула я в уверенности, что он опять собирается спорить со мной методом подмены понятий. — Но как же каждый может поступать по правде…
— Нет уж, голубушка моя, это вы погодите, коль спрашиваете мое мнение по той или иной проблеме, — подчеркнуто вежливо и при этом столь же подчеркнуто властно остановил он меня. — Вы здесь находитесь не для того, чтобы доказывать мне свою правоту, а для того, чтобы понять мою и максимально четко ее изложить… Вот, скажем, наш случай. Берем голый факт: совершена продажа крупной партии огнестрельного оружия людям, которые покупать его не имеют права с точки зрения государства, на территории которого они проживают. Правильно?.. Хорошо это или плохо? Как вы лично считаете, Виолетта Сергеевна?
Я ответила твердо:
— Потому что любой преступник и есть преступник, а значит, его интересы в данном случае не должны приниматься во внимание.
— Я с вами не могу согласиться, хотя бы потому, что, с точки зрения сепаратистов, они не преступники, а идейные борцы за независимость своей родины… Вы можете сказать, чем принципиально различаются между собой баски в Испании, северные ирландцы, мусульмане севера Индии, наши чеченцы или арабы оккупированных Израилем территорий? Вы можете назвать принципиальную разницу между их стремлением к свободе и независимости? Частностей — да, сколько угодно. Но главное у них у всех одно: все они не желают, чтобы земля, которую они считают родной, подчинялась законам народа, который они своим не считают.
Он умолк, потянулся к кофе. Я какое-то время переваривала услышанное. А ведь в чем-то он прав: я лично всегда сочувствовала Ольстеру и осуждала сепаратистов Джаммы и Кашмира. Но в чем между ними разница?
— Вы со мной согласны?
Согласна ли я? Я не была уверена. Но для спора аргументов у меня не находилось.
— Я вас слушаю, — ушла я от ответа.
— Ну что ж, тогда поедем дальше, — удовлетворенно кивнул Вячеслав Михайлович. — Итак, понятия «преступник» и «преступность» мы сейчас просто не будем учитывать — хотя бы потому, что они слишком эфемерны.
