командованием [имперского руководителя молодежи Артура] Аксмана.
Французы обороняют Берлин
Французский батальон был включен в состав дивизии СС «Нордланд» как самостоятельное подразделение. После тяжелых боев прошедшей зимы и весны батальон насчитывал едва ли 1500 человек. В основном это были норвежцы, датчане и шведы, которые, все без исключения, добровольно вызвались бороться с большевиками.
Пробил роковой час Берлина. Вокруг грохотал бой, ревели гранаты и без разбора стирали с лица города целые кварталы, казалось, было слышно, как бушует вдали свора захватчиков. Но Берлин сохранял спокойствие перед лицом этой пляски смерти. Люди, как обычно, не торопясь, шли по улицам, делали то, что привыкли делать — только с каким-то почти религиозным благоговением. Смерть притаилась за углом, все это знали, но старались не предаваться бездействию или отчаянию. Берлин не был жертвой, ожидающей палача, он был раненым воином, который сопротивляется судьбе и собирает силы для последнего боя.
Как на учениях, продвигались наши воины, крались от одной двери к другой, через руины и стены и нападали на красных стрелков, которые прятались на этажах зданий. Танки, идущие вслед за ними, выплевывали огонь и пламя и не оставляли вражеской пехоте ни одного шанса на ответный удар. Наша атака распространялась все дальше.
Ручными гранатами и штыками мы очищали дом за домом. И все это — на глазах у берлинцев, которые то тут то там выглядывали из убежищ и осведомлялись о ходе боя. Все всё еще надеялись, что русские не дойдут до них. Часто они выносили нам воду или кофе: «Вот, пейте! Вы же, должно быть, умираете от жажды!» Другие приглашали нас к себе в подвал разделить с ними трапезу из их последних пайков.
Красные несли чудовищные потери. Разбито было около 30 танков и зенитных орудий, не говоря уже о многочисленных убитых и раненых. Наши связные носились под огнем, восстанавливая и поддерживая сообщение с оставшимися штурмовыми ротами. У нас самые сложные и опасные поручения выполнял 20-летний Милле. Много раз за это утро мы думали, что видим его в последний раз. Но снова и снова он появлялся перед нами, спокойный и невозмутимый: «Приказ выполнен!» Когда мы около полудня пересекали очередную улицу, рядом просвистела граната — Милле закачался и упал вниз лицом. Последний раз вздрогнул всем телом и остался неподвижно лежать на мостовой. Теперь в дело вступили Т-34. В последний момент на соседней улице показался «Королевский Тигр». Его 8,8- сантиметровый ствол медленно опускался. Раздался сухой негромкий взрыв, и танк красных замер посреди улицы. Рядом все еще лежал Милле в своей маскировочной коричнево-зеленой рубашке, светлые волосы испачканы пылью, юношеское лицо омрачено печатью смерти. Друзья отнесли его тело в укрытие.
Рожер, 19-летний черноволосый чертяка, занял его место. Он был фанатиком, который пришел записываться в добровольцы в 17лет и заявил тогда офицеру, который с насмешкой объяснил ему, что для француза военная жизнь слишком тяжела: «Она не для всех, и именно поэтому я здесь!» Он стал асом в ближнем бою и в обращении с ручными гранатами.
Финк проводил меня по шахте метро до станции Кохштрассе в газетном центре Берлина. Там меня ждал Вебер — солдат, которому на завтрак требовался, по крайней мере, один вражеский танк. Он провел меня в низко расположенную над тротуаром комнату, из которой отлично просматривалась Вильгельмштрассе. «Вы только посмотрите на это!» — В трех метрах от нас неподвижно замер Т-34. На башне виднелся след от снаряда фаустпатрона, гусеницы догорали и дымились. «Разве это не красота?» — спросил Вебер тихо.
Он сделал чистую работу. Еще один! Итог дня: пять подбитых фаустпатронами танков, многочисленные атаки русской пехоты отбиты, причем русские понесли тяжелые потери. Но у нас нет ни одного противотанкового орудия, ни пушки, ни минометов. У нас остались только фаустпатроны, автоматы и несколько пулеметов MG-42. Не слишком-то много! У русских же, наоборот, казалось, что на место подбитого танка тут же встает несколько новых. У них были противотанковые орудия и наводящие страх минометы в огромном количестве. И пехоты, до настоящего времени довольно осторожной, вроде бы было очень много. Но какое нам было дело до этого?
Кругом снайперы!
Наши потери со временем увеличились, так как у русских повсюду были снайперы, которые брали на мушку всех, стоило только тени человека мелькнуть в окне или во дворе. Даже Де Лак, который с самого начала с завидной для новичка ловкостью вел своих людей, был ранен вражеским стрелком и отнесен в убежище. Затем настала очередь Рожерц и его друга Бику, который в свои неполные 18 лет стал самым молодым унтер-офицером батальона. Оба объяснили мне, что только что уничтожили нескольких красных стрелков, которых обнаружили под крышами домов. «В том углу их еще много, но у меня кончились гранаты!» Не закончив говорить, они, набив карманы ручными гранатами, поспешили назад.
Через некоторое время Бику вернулся с опущенной головой. «Ну и?» — спросили мы. «Мы в них попали, но Рожер ранен!» Вскоре принесли Рожера. Он был еще бледнее обычного. Под правым глазом, не переставая, текла кровавая струйка. Осколок гранаты попал ему под самое веко. Мы положили его в единственное кресло, и вскоре он потерял сознание. Затем мы отнесли его на перевязочный пункт.
Остаток ночи прошел спокойно. Иногда тишину ночи разрывали душераздирающие крики, не имевшие, казалось, ничего общего с человеческими. Это кричали недалеко от нас женщины, кричали, переполненные отчаянием, страданием и смертельным страхом перед солдатами степей, которые изливали на них — настигнутых жертвах — свою звериную жестокость. Мы посмотрели друг на друга и сжали кулаки. «Если бы у нас только были танки! Мы бы быстро очистили весь район!» Мы думали о тех, кто еще вчера помогал нам, чем мог, под вражеским огнем, а сегодня, после того как мы отступили, с ужасом ожидал той минуты, когда пьяные победители распахнут дверь бомбоубежища.
Постепенно мы теряли человеческий облик. Наши глаза пылали, лица ввалились и были испачканы пылью. Тяжелее всего было без воды. Продовольствие из дивизии мы получали по крохам. На все происходящее мы реагировали как автоматы или роботы. Это был ад. Будущее больше не интересовало нас. Единственная мысль пока еще жила в нас: уничтожить танки, стрелять по красным, бросать ручные гранаты, выстоять, не пропустить врага! Это была наша единственная цель, смысл нашей жизни и одновременно нашей смерти.
Вечером 30 апреля к нам в командный пункт привели пленного русского. Это был украинский унтер-офицер. Хлеб, который у него был, наши ребята разделили между собой, так как они уже несколько дней не ели хлеба. Взамен ему дали сигареты. Он красноречиво объяснил переводчику, что он украинец, а не русский. Был принудительно призван на фронт и является ярым противником большевиков. Мы, конечно, нисколько не поверили искренности его заверений, но слушали его с интересом. Потому что он рассказал, что у русских сегодня объявили о великой победе. В Берлине незанятым остался какой-то один квадратный километр. Этот последний бастион отложили на завтра, вероятно, в честь Первого мая. Его слова были встречены диким хохотом: «Завтра утром мы будем еще здесь, старик, и если твои попытаются прорваться, встретим их, как полагается!»
Белые флаги
Ранним утром 2 мая мы поднялись на здание Министерства авиации и заняли исходные позиции для обороны. Но не успели мы приготовиться, как со стороны вражеских позиций в нашу сторону направились машины с белыми флагами. В них находились русские и немецкие офицеры. Говорили о капитуляции, и действительно, вскоре к нам подошли безоружные русские и предложили нам закурить.
Мы не могли поверить, что все закончилось. Это было невозможно! В любом случае, мы не можем просто так взять и сдаться. Что же происходило в Рейхсканцелярии? По крайней мере, там мы смогли бы хоть что-то узнать. Руками и штыками мы пробили себе дорогу по одному из туннелей метро. На Потсдамской площади нас поджидало ужасное разочарование: линия метро на том участке дороги проходила под открытым небом…
