Даже вид запасов пищи на зиму, сделанных серым сорокопутом, не испортил мне настроения. С ранней весны и до начала осени добыча этой птички – ящерицы и маленькие змейки – вялились на колючках боярышника. Дедушка Джек рассказывал мне, что сорокопут ест вяленое мясо только зимой.
– Серые сорокопуты – единственные птицы на протоке, которые не создают постоянных пар, – рассказывал мне дед. – Нет у них дамочек, изводящих их до смерти. Ловко, а? – добавлял он, прежде чем сплюнуть табачный сок и втянуть большой глоток виски. Что сделало его таким ожесточенным? Я вновь недоумевала. Впрочем, я не долго задумывалась над этим вопросом, потому что впереди показалась церковь – крытый дранкой шпиль, высоко вздымающий над прихожанами крест. Каждый камень, каждый кирпич и каждая балка старинного здания были принесены и с любовью уложены кайенами, которые молились на протоке почти сто пятьдесят лет тому назад. Это наполняло меня ощущением сопричастности истории, традиции.
Но как только мы повернули за угол и направились к церкви, бабушка Катрин вдруг оцепенела и выпрямила спину. Перед церковью, собравшись в небольшой кружок, болтали состоятельные кайены. При нашем появлении они прервали свой разговор и посмотрели в нашу сторону, причем на их лицах было явно выражено неодобрение. Это только заставило бабушку поднять голову еще выше, и она ее несла словно флаг.
– Уверена, они проходятся по поводу того, каким дураком выставил себя вчера твой дед, – пробормотала она, – но я не допущу, чтобы из-за глупого поведения этого человека была запятнана моя репутация.
То, как она отвечала взглядом на взгляды собравшихся, говорило как раз об этом. Люди были рады разойтись и войти в церковь – скоро должна была начаться служба. Я увидела родителей Поля, Октавиуса и Глэдис Тейт, стоящих у края толпы. Глэдис Тейт посмотрела в нашу сторону, и я почувствовала на себе ее жесткий, как камень, взгляд. Поль, болтающий со своими школьными приятелями, заметил меня и улыбнулся, но при входе в церковь его мать заставила его присоединиться к ней, отцу и сестрам.
Тейты вместе с другими состоятельными кайенскими семьями сидели впереди, поэтому мы с Полем не имели возможности поговорить до начала мессы. После, когда прихожане проходили мимо отца Раша, бабушка Катрин вручила священнику коробку печенья, он поблагодарил и застенчиво улыбнулся.
– Я слышал, вам опять пришлось работать, миссис Ландри, – произнес этот высокий худой священник со слегка подчеркнутой критической ноткой в голосе. – Разгоняли духов в ночи.
– Я делаю то, что должна делать, – твердо ответила бабушка, ее губы плотно сжались, а глаза впились в отца Раша.
– Пока еще суеверие не может заменить нам молитву и церковь, – предостерег он. Затем улыбнулся. – Но я никогда не отказывался от помощи в борьбе с дьяволом, если эта помощь исходит от человека чистого сердцем.
– Я рада этому, святой отец, – произнесла бабушка, и отец Раш рассмеялся. Затем его внимание переключилось на Тейтов и других состоятельных прихожан, делающих значительные пожертвования церкви. Пока они разговаривали, Поль подошел к нам. Я подумала, что он выглядит очень интересным и взрослым в темно-синем костюме и с аккуратно зачесанными назад волосами. Казалось, он произвел впечатление даже на бабушку Катрин.
– В котором часу будет обед, миссис Ландри? – спросил Поль. Прежде чем ответить, бабушка перевела взгляд на родителей Поля.
– В шесть, – сказала она и пошла поболтать со своими приятельницами. Поль подождал, пока она не отошла на достаточное расстояние, чтобы не слышать нас.
– Сегодня утром все обсуждали твоего деда, – сообщил он мне.
– Мы с Grandmere почувствовали это сразу, как подошли. Твои родители узнали, что это ты помог мне отвезти его домой?
Выражение лица Поля послужило мне ответом.
– Сожалею, если доставила тебе неприятности.
– Все в порядке, – быстро сказал он. – Я все объяснил, – он бодро усмехнулся. Поль был безнадежным, неисправимым оптимистом, он никогда не бывал мрачным, сомневающимся или задумчивым, чего никак нельзя было сказать обо мне.
– Поль, – позвала его мать. Ее лицо застыло в гримасе неодобрения, рот напоминал кривой порез ножом, а глаза напряженно сузились и стали похожими на кошачьи. Она держалась натянуто и выглядела так, будто сейчас внезапно дернется и гордо удалится прочь.
– Иду, – ответил Поль.
Глэдис Тейт наклонилась, чтобы что-то шепнуть мужу, а тот повернулся и посмотрел в мою сторону.
Поль унаследовал большую часть своей приятной наружности от отца – высокого импозантного мужчины, который всегда элегантно одевался и выглядел ухоженным. У него были волевой рот и челюсть, прямой нос, не слишком длинный и не слишком толстый.
– Мы уже уходим, – подчеркнула мать Поля.
– Мне придется идти. К нам на ленч придут родственники. Встретимся позже, – пообещал Поль и помчался к родителям.
Я подошла к бабушке, как раз когда она приглашала на чашечку кофе и пирог с ежевикой миссис Ливоди и миссис Тибодо. Зная, как медленно они пойдут, я поспешила вперед поставить кофе. Но, подходя к нашему дому, вдруг увидела, как внизу у причала дедушка Джек привязывал свою пирогу к корме шлюпки.
– Доброе утро, Grandpere, – крикнула я.
Он медленно поднял голову.
Его глаза были полуприкрыты тяжелыми веками. Волосы находились в диком состоянии, пряди на затылке топорщились над воротником во все стороны. Я подумала, что жестяной барабан, который предсказывал Поль, вовсю гремел в голове деда. Старик выглядел недовольным и усталым. Он не сменил одежду, в которой спал, и вокруг него держался несвежий запах вчерашнего виски. Бабушка Катрин всегда говорила, что в подобном случае самое лучшее для деда – это свалиться в болото. «По крайней мере, искупался бы».
– Это ты привезла меня в хижину вчера вечером?
– Да, Grandpere. Я и Поль.
– Поль? Кто такой Поль?
– Поль Тейт.
– О, сын богатого человека, а? Эти владельцы консервных заводов не намного лучше нефтедобытчиков, они вычерпывают землю на болоте, чтобы сделать протоки шире для своих проклятых больших лодок. Тебе не нужно крутиться около таких типов. От таких, как ты, им нужно только одно, – предупредил дед.
– Поль очень славный, – резко возразила я. Дед что-то проворчал и продолжал привязывать лодку.
– Идешь из церкви, да? – спросил он, не глядя на меня.
– Да.
Он помолчал и посмотрел на дорогу.
– Твоя Grandmere, похоже, все еще болтает с этими сплетницами. Поэтому они и ходят в церковь, – заявил старик, – поделиться сплетнями.
– Была очень хорошая служба, Grandpere. Почему ты никогда не ходишь в церковь?
– Вот где моя церковь, – заявил он и махнул длинными пальцами в направлении болота. – У меня нет никакого священника, выглядывающего из-за моего плеча и плюющего адом и проклятием мне в спину.
Он забрался в шлюпку.
– Не хочешь ли чашку свежего кофе? Я собираюсь его сварить. Приятельницы Grandmere придут на пирог с ежевикой, и…
– О черт, нет. Меня не застанешь даже мертвым с этими рыбачками. – Он перевел глаза на меня, и его взгляд потеплел. – В этом платье ты очень мила. Хорошенькая, вся в мать.
