много времени…
– Так всегда! – обиженно надула губки Сабина. – Всегда! Всегда! Всегда! Стоит мне попросить о какой- нибудь малости, как ты тут же говоришь мне: нет! Много времени! А разве у нас его мало? Да тут с ума сойти сколько времени! И оно все тянется и тянется… ужас! Я иногда сижу и смотрю на клепсидру: жду, когда вытечет вся вода… А ты – нет времени!
Адриан ничего не ответил – серебряный кубок он уже сминал двумя руками, не замечая, что поцарапал кожу, и теперь на серебре сверкали алые капли.
– Я осмелюсь предложить небольшое развлечение, – сказал вольноотпущенник Зенон.
– Какое? Мимы? – оживилась супруга Адриана.
Она была поклонницей дешевых пантомим, ее бы воля, с утра до вечера сидела в театре.
– Актер будет декламировать стихи Энния.
Старомодного Энния любил Адриан, а Сабина терпеть не могла и тут же сделалась мрачнее прежнего.
– Нет и нет. Никакого Энния. Я умру от скуки. Хочу поющего дрозда.
– Через три дня… – Филон явно не обладал стойкостью Адриана.
– Дрозд будет в Риме, – отрезал Адриан. – У механика есть дела поважнее.
– А я хочу!
– Нет.
– Тогда я ухожу. Слушай в одиночестве своего Энния! – Сабина вскочила и выбежала из триклиния, уверенная, что супруг помчится за нею следом.
Но Адриан не двинулся с места.
– Катись! – сквозь зубы прошипел он.
Горестный вопль Филона Адриан услышал прежде, чем грек ворвался к нему в таблиний.
– Они исчезли! Зевс Тучегонитель! Ис-чез-ли! – выкрикнул он в отчаянии. Кричал он немного театрально. И уж совсем театрально воздел к потолку руки.
– Что? Кто исчез? – переспросил Адриан.
– Детали будущих машин. Все мои труды пошли прахом! Их украли.
– Украли?
Как раз в это Адриан не поверил. Кому здесь, в Сирмии, понадобились загадочные медные крючки, упоры, кусочки еще не собранной цепи? Скорее уж их спрятали. И он даже знал – кто это устроил.
Адриан отложил очередной отчет о заседании сената и невольно вздохнул с облегчением. Поразительно, как обожают эти люди, от мнения которых уже больше ничто на свете не зависит, говорить, говорить и говорить. Иногда для речи закажут себе аж четыре клепсидры. И пока не вытечет из последней последняя капля воды, ни за что не смолкнут. А потом писцы строчат и строчат, переписывая их заранее заготовленные тексты, и все это шлют Адриану, а он должен читать…
Но глухое раздражение сменялось злостью, когда в донесениях встречалось имя Лициния Суры или – что еще больше приводило Адриана в ярость – упоминался зятек Сервиан. Их обоих – Суру и Сервиана – Траян сделал консулами в этом году. Второе консульство и для того, и для другого. Какой почет! Адриан понимал, что сам он в силу ненадлежащего возраста еще не может претендовать ни на что подобное, но это понимание мало его утешало. Ревность-зависть жгла огнем и грозила выплеснуться в самый неподходящий момент приступом неконтролируемого гнева.
– Так что делать? – спросил Филон, обескураженный реакцией патрона.
– Спросить, где они, у того, кто их спрятал. Иди за мной.
В покоях Сабины, как всегда, царил беспорядок. И она, как всегда, занималась тряпками. Она просто становилась безумной от этих переливов оранжевого и пурпурного шелка, как какой- нибудь фанатик в восточном храме, одурманенный воскурениями.
– В чем дело? – холодно спросила Сабина, отстраняясь и не позволив Адриану себя поцеловать.
Да он и не стремился. С утра ее лицо было натерто дорогими милосскими белилами, а поверх на щеки нанесены румяна. Так что женушка напоминала раскрашенную статую из местного храма. К вечеру часть краски обсыплется, и тогда Сабина станет чуть более похожей на живую женщину. Правда, не менее сварливую, чем утром.
– Где детали из сундука Филона? – спросил он напрямик.
Сам грек притащился следом за Адрианом, но в спальню Сабины не вошел, топтался на пороге.
– О чем ты? – Она приложила ткань к груди. – Вчера мне нравился этот цвет… А сегодня… – Она выпятила губу. – Ужасно… – Она бросила на пол ткань и принялась рыться в шкатулке. Две служанки стояли не шелохнувшись, любой центурион позавидовал бы их выучке. – А вот это… я обожаю… – Золотой браслет был так густо усыпан жемчугом и самоцветами, что золота почти не было видно.
– Где детали машин? – повторил свой вопрос Адриан.
– Не знаю я ни про какие машины! – не оборачиваясь, проговорила Сабина.
– Знаешь. Ты велела их спрятать.
– Нет! – Она тряхнула головой. Вычурная прическа качнулась, выбился локон – ну все, служанке придется попотеть, исправляя досадную порчу. – Ничего не знаю.
В ее капризном «нет» открыто звучал вызов, «нет» – в том смысле, что ничего не получишь, дорогой супруг.
– Отдай.
– Нет. – Капризность избалованного ребенка и обиженной женщины слились в одном слове.
– Что хочешь взамен? – Он готов был на торг, но только до определенного предела.
Пока они спорят и ссорятся, Зенон и рабы рыщут повсюду: железо – не золотая безделка, в шкатулке не спрячешь.
Он подхватил ткань с полу, потом прибавил столу, разложенную на кровати, вырвал паллу из рук служанки, стал засовывать ткани и украшения, что попадались под руку, в сундук.
– Что с тобой, Публий? – Кажется, Сабина растерялась.
– Верну, когда вернешь железо. Обмен. Я тебе твой сундук – ты мне мой.
Она вцепилась в ткань. Яростно – любой легионер бы мог позавидовать ее страсти и силе. Она не была слабой – но только никто – ни мужчина, ни женщина, не мог тягаться силой с Адрианом. Разве что сам Траян. Адриан дернул, порвал шелк.
Запихал разорванную ткань в сундук и захлопнул крышку.
– Ну? Меняемся?
Она поджала губы.
– Поющий дрозд и театр с акробатами.
Адриан обернулся и глянул на Филона. Тот спешно закивал.
– Только дрозд, – сказал Адриан.
– Дрозд завтра, театр к концу месяца.
Филон закивал еще яростнее.
– Дрозд завтра, – подтвердил Адриан. – Театр – к лету, не раньше.
– Хорошо, я покажу, где твои железяки, – уступила Сабина.
Повинуясь знаку, служанка подала ей плащ из толстой шерсти. Адриан не торопился возвращать сундук, так и держал в руках.
– Зосим! – крикнул он, отлично зная, что вольноотпущенник где-то здесь, в полутьме неосвещенной кладовой. Тот не заставил себя ждать.
– Стереги сундук!
Адриан и Сабина вышли во двор, пересекли улицу. Филон старался держаться на расстоянии.
– Вон там! – Сабина указала на колодец. – Я велела бросить их туда.
– Не лжешь?
– Зачем? Это ты изоврался, как… – Она не нашла сравнения. – Как обезьяна… – брякнула первое, что пришло в голову.
И она удалилась с видом триумфатора – только колесницы, запряженной четверкой белых лошадей, не хватало.