ползут на коленях, не в силах встать. Бешеный варвар накидывается на легкую добычу.
– Сабиней… – бормочет Малыш.
Приск не понимает, о чем он. Только отмечает про себя, что варвар отрубает одному из убитых руку. Зачем? Смутный желтоватый отблеск вспыхивает и гаснет на окровавленном запястье. Варвар поворачивается, идет на Приска. Дак весь в крови, своей и чужой. Малыш вновь вырывается из круга навстречу даку. Гремят друг о друга фальксы, в следующий миг Малыш отскакивает назад. Дак остается на земле.
Приск пятится. Он не может обернуться, не может понять, насколько близки римские шеренги, можно ли пробиться к своим. Он лишь видит, что на них катится новая волна даков. Правда – основные подкрепления мчатся в центр, туда, где прорваны первые ряды римского построения и куда теперь, как заведенные, мечут камни баллисты.
И тут над головами римлян летят дротики. Летят кучно, поражая бегущих варваров непременно в грудь. Приск чувствует, как чья-то рука хватает его за ворот туники и разворачивает. Он вдруг понимает, что свои уже рядом. Валенс и его легионеры уже не сражаются – бегут к своим. Малыш еще на ходу успевает кого-то зарубить, кажется, неудачника-бастарна. Еще несколько шагов – ряд щитов раздвигается, и маленький отряд скрывается за живой стеной. Спасшихся ставят в задний ряд построения. Здесь можно немного отдышаться, отереть кровь с лица и глотнуть из фляги. Кука валится, капсарий волочет его по снегу на плаще – куда-то к остальным раненым. Валенс вместе с незнакомым опционом перестраивают обломки вышедших из-под удара центурий.
Далеко не все римские машины стояли на месте. Несколько карробаллист[123] двигались по правому флангу, где проходила старая дорога и почва была более или менее твердой.
Здесь же Адриан приказал поставить на повозки три машины Филона. В отличие от обычных карробаллист они стреляли короткими дротиками, и стреляли непрерывно. Надо было лишь вращать деревянные рукояти ворота взад и вперед. Против строя легионеров в лориках и шлемах эта штука была бесполезна. Но варвары здесь, на правом фланге, почти все были без доспехов, и практически каждый дротик находил себе цель. Сами дротики, связанные ремнями по тридцать в пучке, лежали в большой плетеной корзине.
– Отлично! Отлично! – приговаривал Филон, наблюдая за работой своих «потешных механизмов», как он называл машины, не делая разницы между механическим театром и своим стрелометом.
– Если варвары тебя поймают, то с живого сдерут шкуру, – предрек стоявший рядом с Филоном Зенон.
– Адриан дал мне охрану… – Филон поглядел на ауксиллариев, что стояли рядом с повозками.
Впрочем, они должны были не столько охранять повозки, сколько вытаскивать их из ям, полных воды, вести лошадей под уздцы и подавать связки дротиков.
– Они-то тебя и выдадут, – добавил Зенон. – Это точно. Вырвут глаза и заставят живого съесть…
Филон отер длинным рукавом туники лоб. Огляделся, ища глазами Адриана, – почему-то в этот момент охрана из двух контуберниев показалась ему совсем ненадежной.
Но Адриана рядом с ним не было. Зато позади появилась римская конница.
– По-моему, уже все сделано, – пробормотал Филон. – Пора бы нам уступить место храбрым кавалеристам.
Шеренга впереди медленно движется. Фланги смыкаются, сдавливают увязшего в атаке противника. Варварам все труднее сражаться. Они мешают друг другу, давят своих. Их уничтожают камнеметы. Теперь нужно лишь одно – чтобы варвары побежали. Как только они побегут, начнется резня.
Тиресий трогает Приска за плечо и кивает в сторону. Приск оборачивается. Справа движется римская конница. На зимнем солнце блестят доспехи. Кавалерийские турмы срываются в галоп. Сейчас конница ударит варварам в тыл, и все будет решено. Если бы роксоланы не были разбиты заранее, еще неведомо, чем бы кончилась битва. Но Фортуна всегда на стороне римлян!
– Цезарь! – кричат легионеры.
Крепчающий к ночи морозец схватывает стеклянной коркой алые лужи. Снег, перепаханный копытами и башмаками, тоже красен. Повсюду тела – в льняных рубахах и шароварах, в туниках и железных лориках. Щиты, мечи, согнутые и сломанные пилумы, полные крови шлемы. В телах и в снегу – стрелы и дротики. Повсюду разбросан этот ненужный скарб, что вывалился из огромной повозки Беллоны.
Небо уже сделалось мутно-синим, и в синеве проступила кривая, надкусанная вечностью льдина Мендис, фракийской Селены-Луны.
Капсарии падали от усталости – с самого начала битвы, то есть с утра, они вытаскивали из битвы раненых и относили к палаткам. Теперь, после заката, уже с трудом стоя на ногах, опираясь на копья и обломки пилумов, бродили они среди лежащих тел, торопясь найти тех, в ком еще теплилась жизнь, потому что к утру все они, даже легкораненые или просто оглушенные, замерзнут. Вместе с капсариями бродили по полю легионеры – добивали тяжелораненых даков, а тех, кто мог стоять на ногах, вязали и отводили в загородку к пленным.
Тела погибших складывали друг подле друга. Своих к своим, врагов – друг к другу. Писцы, дрожа от холода, следовали за центурионами и трибунами, записывая на табличках имена погибших. Много, слишком много имен. Иногда кто-то из лежащих начинал шевелиться. Его вытаскивали, спешно укутывали плащами, относили в палатки или к кострам. Перевязывали как можно быстрее – в отогревшемся теле кровь из ран начинает бежать куда как шустро.
– Мы и варвары… Римляне всегда сражаются с варварами, – глубокомысленно заметил Малыш, оглядывая страшную картину. Кажется, в первый раз он высказал нечто пафосное.
– Ну да, – согласился Тиресий. – В том случае, если римляне не грабят греков.
Глава IV
Сабиней
Рано утром Адриан с Декстром подошли к загородке. Пленные, сидящие вплотную друг к другу в деревянной клетке, обреченно ожидали своей судьбы. Ночью подморозило, трое раненых умерли, и теперь они лежали в углу подле живых.
– Кто из вас говорит на латыни? – крикнул Адриан.
Поначалу никто не отозвался, потом поднялся мужчина лет двадцати пяти с обмотанной окровавленной тряпкой головой.
– Освободить его! – приказал Адриан.
Увидев, что за одно знание латыни можно вырваться на свободу, тут же трое или четверо полезли к наружной стенке.
– Я тоже говорю… И я…
Всего таких говорящих набралось шестеро.
Остальные, из тех, кто готов был освободиться, не могли ответить даже на простые вопросы. Этих же шестерых, сумевших пробормотать пару слов на латыни или на греческом, центурион поставил перед императорским племянником – все еще связанными, но уже с надеждой в глазах. Разумеется, Адриан мог воспользоваться услугами переводчика. Но он рассуждал просто: человек, знающий латынь или греческий, более склонен перейти на сторону римлян, нежели не тронутый цивилизацией варвар.
– Вас шестерых отпускают на свободу! – объявил Адриан. – Император Траян не хочет горя дакийской земле, он мечтает, чтобы племена и народы, ее населяющие, справедливо жили под римским правлением. Вы пойдете от деревни к деревне на той стороне реки, – продолжал Адриан, – и расскажете всем, что римляне придут не убивать и грабить, а устанавливать справедливость и порядок, закон. Каждая деревня, что снабдит нас зерном и заплатит налог за год вперед, а старейшины дадут клятву быть покорными и верными, останется в неприкосновенности. Крестьяне сохранят свою землю, мужья – жен, родители – детей, и каждый получит уверенность в завтрашнем дне, а в будущем – все римские блага, которые в ваших диких краях недоступны даже богатым. У вас будут термы, школы, базилики…