– Вряд ли они знают, что такое базилики, – шепнул за его спиной Декстр.
Адриан на миг сбился, но в следующий момент вновь возвысил голос:
– Лучшие из вас сделаются римскими гражданами и наденут тоги. Встречайте нас с открытым сердцем, спрятав оружие в ножны, и никто не пожалеет о том, что подчинился Траяну Августу.
Пленные переглядывались. Не все поняли замысловатую речь императорского племянника. Тогда вперед выступил переводчик и повторил сказанное на северно-фракийском наречии.
– Мы не предатели! – сказал внезапно парень с обвязанной тряпкой головой. – Мы не продаемся за горсть римских монет и обещания, которые никогда не будут выполнены.
Говорил он на латыни, так что переводить не потребовалось.
– Никто не просит тебя предавать свой народ, – заявил Адриан. – Ты просто скажешь на том берегу, что взять оружие в руки – это смерть, а покорно принять свою судьбу и заплатить налог – жизнь. Ты ведь не хочешь, чтобы твоя мать и сестра стали рабынями, а твои братья и отец – погибли? Я ничего от вас шестерых не требую – ни залога, ни выкупа, только чтобы вы поклялись своими жизнями и жизнями своих матерей, что исполните данное вам поручение.
– Я клянусь! – спешно сказал немолодой сак в грязном плаще из грубой шерсти, связанном на плече обрывком туники – какой-то легионер сорвал с его плаща массивную серебряную фибулу.
– И я… – отозвался стоявший рядом с ним желтоволосый парень с рассеченным подбородком.
– Клянусь, – пробормотал дак с обмотанной окровавленной тряпкой головой. – Пусть не увидеть мне милости Замолксиса, если нарушу данную клятву.
Всех шестерых два дня везли из Малой Скифии вдоль Данубия-Истра вверх по течению – и лишь ближе к тому месту, где могучая Алута вливается в Данубий, отпустили. Бывшим пленникам даже вернули кинжалы и снабдили для дальней дороги мешками с едой, флягами с вином и уксусом и теплыми плащами.
И хотя сильно растеплило и шел дождь, съедая снег и обнажая уставшую от морозов землю, река все еще была скована льдом, так что перейти на ту сторону для шестерых избранных не составило труда.
Раненый с перевязанной головой шел впереди всю дорогу – но, пока не добрались до северного берега, он молчал. И лишь оказавшись на дакийской стороне, заговорил с остальными.
– Звать меня Сабиней, сам царь Децебал послал меня в Мезию в надежде, что мезы и геты, бессы и прочие фракийцы скинут проклятое ярмо римской власти и захотят прежней свободной жизни.
– Свобода под рукой Децебала или нашего Сардонея? Что-то не видел я там прежде свободы! – огрызнулся немолодой сак. – Хочешь служить Децебалу – так служи, нас к этому не примешивай. У нас свои обычаи и своя земля. А то, что наш царь Сардоней решил заключить союз с Децебалом, – то, как заключил, так теперь и расторгнет. Децебал – он хитрый, отсидится у себя в неприступных горах, а нашу Сацидаву римляне разграбят и сожгут.
– Если мы не объединимся… – набычился Сабиней.
– Да замолчи ты! – неожиданно заорал сак. – Иди куда хочешь, а мы пойдем и предупредим своих. Я не хочу, чтобы мои сыновья погибали под мечами римлян лишь потому, что твой Децебал любит свои горы больше всего на свете.
Сабиней ничего не ответил, повернулся, перекинул поудобнее мешок на палке за спину и двинулся на север, в сторону ближайшей деревушки.
Остальные пятеро смотрели ему вслед.
– Куда он теперь? – спросил желтоволосый парень с отметиной на подбородке.
– Наверняка вверх по Алуте, – отозвался сак. – Подойдет к Боутам, как раз когда перевал можно будет уже перейти. А там – лизать пятки своему Децебалу.
– Ну… и пусть… топает, – сморщился от боли желтоволосый с рассеченным подбородком. Из-за раны каждое слово давалось ему с трудом.
– Зря его отпустили, – пробормотал сак. – Чует мое сердце – зря.
Предчувствие не обмануло сака.
Следующий день был ясный, солнечный, вовсю таял снег, птицы будто посходили с ума, надрываясь в зарослях, пророча близкое тепло. Этот солнечный блеск и радостное чириканье настроили идущих на благодушный лад.
Старый сак, чаявший еще до темноты очутиться в родном селении, ускорил шаг и, на свою беду, оторвался от остальных. Когда заросли распахнулись темной пещерой, оттуда, из мелкого ельника ринулся на прежнего товарища Сабиней. Сак не успел ни закричать, ни – тем более – схватиться за кинжал… В следующий миг он остался лежать на влажном снегу, который таял и алел от его горячей крови, льющейся из перерезанного горла.
Когда подбежали остальные, Сабиней исчез, будто и не было. Только птицы умолкли на миг, а потом вновь защебетали, будто насмехались над смертью.
– Сабиней так нас всех прикончит, – пробормотал желтоволосый и отер внезапно взопревший лоб.
Остальные понимающе молчали. Эх, зря они поторопились двинуться в путь, мечтая поскорее разойтись по домам. Надо было дождаться какой-нибудь оказии – чересчур осмелевшего торговца, решившего несмотря на грядущую войну добраться до Сацидавы, или крестьян, задолжавших Сардонею зерно и теперь торопящихся выправить долг, дабы не попасть под горячую руку вернувшегося из неудачного набега царька. У того разговор короткий: задолжал – надевай рабское ярмо да ступай за торговцем рабами на рынок в Томы или еще дальше.
Теперь же бывшие пленные оказались одни-одинешеньки на дороге, как стадо овец под надзором матерого волка. Каждый из них, конечно же, умел управляться с кинжалом. Но против Сабинея – судя по тому, как он прирезал сака, им не выстоять. Говорят, в гвардии царя служат лишь те, кто в одиночку может положить десятерых. А несчастных посланцев, в обычной жизни всего лишь землепашцев и пастухов, осталось только четверо.
– Мы что же, от него вчетвером не отобьемся? – спросил плохо болтавший на латыни дак и чудом включенный в это посольство – только потому, что сумел сообщить: его селение лежит у первого перевала[125] на Алуте. Пройти мимо этого перевала и не напороться на засаду было бы для римской армии большой удачей.
Дак этот не назвал остальным своего имени, пленникам велел именовать себя Дав – то есть «дак» на старинный манер. Еще неясно было – смирился ли он, собирается ли проповедовать мир и покорность или же пока просто спешит добраться до своих и поведать о случившемся.
– Подловит… вот увидите, подловит… да еще других приведет! – завопил совершенно потерявший от страха голову желтоволосый. – Надо разделиться. Двое пойдут вперед – двое вернутся. Не может же он разорваться, преследуя нас.
– Ну уж тогда точно двоих убьет, – заметил Дав.
– Но двое спасутся! – еще громче завопил желтоволосый и, не дожидаясь, поддержат ли остальные его сомнительный план, ринулся назад по только что пройденной дороге, нехитрым своим умишком понимая, что новую засаду Сабиней устроил на дороге где-то впереди.
За ним тут же припустил еще один.
Дав и его молодой спутник остались на дороге.
– Значит, нам вперед, и другой дороги нет, – рассудил Дав. – Ну что ж, может, сегодня мы уже отправимся к Замолксису. – А потом крикнул во все горло: – Эй, Сабиней, мы не собираемся предавать Децебала, мы вернемся и будем ему служить. Мы нужны ему! Царю нужен каждый дак и каждый меч.
Напрасно он надрывался – в ответ слышалось лишь птичье пение.
Но Дав был уверен, что Сабиней где-то рядом.
«Не так мы все сделали», – решил Декстр, проснувшись среди ночи и выйдя по нужде в латрины.
Посетив сие заведение, он направился к шатру Адриана и разбудил Зенона.
– Мне нужно поговорить с Адрианом.
– А до первой дневной стражи не можешь подождать? – отозвался разбуженный вольноотпущенник, зевая.
– Не могу. К первой дневной нам надобно уже все обсудить.
Когда у Декстра вот так горели глаза холодным светом, точь-в-точь как у волка, было с ним лучше не
