— Конечно, их подбросили. Нет смысла рассказывать об ужасной сцене с моим отцом — о его горе и злости, о моих уверениях в невиновности. Я был прижат к стене неопровержимыми, хотя и сфабрикованными уликами.
И когда уже было совсем поздно что-либо предпринимать, я рассказал о визите Альмы Шерман, будучи уверенным, что всю кашу заварил ее братец. Но меня только высмеяли. Спросили, почему я не упомянул об этом раньше, и напомнили мне, что, согласно моему заявлению, со мной в банке в ночь ограбления никого не было.
Я требовал найти Уильяма Шермана. Его сестра сказала, что он вернулся в Нью-Йорк, и заявила, что мои утверждения о ее приходе в банк — ложь!
Мой отец возместил недостачу, устроил так, чтобы меня не привлекали к ответственности, а потом отказался от меня и выгнал из дома.
Когда Ноултон это говорил, голос его впервые дрогнул. Он помолчал, потом с видимым усилием взял себя в руки и закончил:
— Я остался там, в Уортоне, и некоторое время пытался доказать свою невиновность или, если это окажется невозможным, опровергнуть обвинения. Но все в городе были против меня.
Я был молод, по глупости и самонадеянности, неведомо для себя, заимел кучу врагов, и они не знали жалости. Это было невыносимо, ужасно! Я держался сколько мог, а потом уехал в Нью-Йорк — озлобленный, циничный, без гроша в кармане.
Здесь у меня было несколько друзей, но как только я рассказал им о своих бедах — а я ничего не скрывал, — они тут же обо мне забыли. Получить работу по моей профессии — в банке, — конечно, было невозможно.
Про меня сразу бы навели справки. Через неделю я уже был совсем готов броситься в воды Гудзона, когда случайно встретил Рыжего Тима.
Не важно, кто он такой. Таких, как он, тысячи. Они есть везде. Мы поговорили часик и встретились на следующий день. Я все еще был хорошо одет, и у меня был представительный вид. На третьей встрече он вручил мне пачку фальшивых десятидолларовых купюр.
Остальное ты знаешь. Не хочу, чтобы ты думала, будто всему причиной — моя слабость. Нет, не слабость, а горечь и отчаяние, столь сильное, что я повторял про себя: «У меня есть имя, и я еще сыграю свою игру». Думаю, что я был немного не в себе, никто никогда не чувствовал большего ужаса, чем я в то время.
Встретив в «Ламартине» Шермана, я начал думать, как ему отомстить и восстановить свое доброе имя. Но что я мог поделать? У меня не было друзей, не было никаких доказательств и не было никакой надежды их получить. Возможно, однажды…
Я занимался распространением фальшивых денег в течение месяца и тут встретил тебя. Невозможно описать те чувства, которые я испытывал в течение следующих двух месяцев. Когда бы я ни взглянул на тебя — сразу чувствовал невыразимое презрение к самому себе.
И я с горечью вспоминал о том, что когда-то мечтал прожить жизнь достойно и с пользой.
А потом… Ты помнишь, как мы впервые поужинали вместе? И тот спектакль? После этого я стал еще сильнее себя презирать. Мне казалось, что я не имею права говорить с тобой, дышать одним воздухом. Но, ты знаешь, я не мог без тебя.
В течение следующего месяца я колебался, не мог ничего решить, пока не занял должность, которая, по крайней мере, была вполне уважаемой, хотя тебе едва ли так казалось. Ты не представляешь, как я был счастлив и как старался, чтобы заслужить право быть с тобой и сказать тебе о своей любви! Я действительно этим горжусь!
И еще одно… Мой рассказ подходит к концу. Я встречался с Рыжим Тимом раз в месяц. Я сам так решил — что видеться чаще нам нет необходимости. В последний раз я видел его вчера вечером и сказал, что больше не буду иметь с ним дел.
Но есть и еще кое-что. — Ноултон показал на лежавший на чемодане завернутый в коричневую бумагу предмет. — Вот это — я оставил. Надо было давно его уничтожить. Я решил сделать это сегодня вечером.
Лиля с любопытством посмотрела на сверток:
— Он… Сколько там?
— Около десяти тысяч долларов.
Она поднялась, подошла к Ноултону и положила ладонь на его руку.
— Уничтожь их сейчас же — немедленно, — испуганно прошептала она.
Ноултон возразил:
— Но здесь это невозможно сделать. Лучше всего их пока спрятать и потом утопить в реке. Не бойся! Но ты еще не сказала мне того, что я хочу узнать.
Лиля вопросительно на него посмотрела, и он продолжил:
— Я рассказал тебе мою историю. А теперь?
Сначала Лиля не поняла, потом ее глаза посветлели, она встала на цыпочки, обвила руками его шею и поцеловала.
— Я люблю тебя, — сказала она.
— Ты выйдешь за меня замуж?
Она кивнула и прижалась лбом к его плечу.
— Моя дорогая Лиля! Я… правда не могу в это поверить!
— Ну, не обманывай, — засмеялась она, — ты все время это знал.
— Нет. Я надеялся и боялся. Но я бы никогда не смог жить без тебя!
— И однако, — Лиля бросила на него быстрый взгляд, — ты собирался уезжать.
Ноултон заявил, что она слишком к нему строга, девушка это сразу признала и попросила его прощения поцелуем. Они надолго замолчали. Наконец Ноултон глубоко вздохнул и заговорил о будущем.
Он начал говорить, что ему надо куда-нибудь — куда угодно — уехать и все подготовить для приезда Лили.
Наконец она его прервала:
— Нет, нет! Я поеду с тобой. Почему ты поедешь один? Разве вдвоем мы не будем сильнее? Ты думаешь, я тебе помешаю? Тогда ты плохо меня знаешь.
Он попытался с ней спорить, но она не слушала.
Он попытался оправдываться: мол, будет много трудностей, которые он не может с ней разделить, и ему надо восстановить уважение к самому себе. Он был сокрушен, а теперь должен подняться на ноги, сейчас у него нет ни цента.
Лиля ответила:
— Зато у меня есть небольшие сбережения. Хватит до тех пор, пока ты…
— Боже мой! — оскорбился он. — И ты думаешь, что я… Нет, ты меня не знаешь! Разве ты не понимаешь? Если хочешь, назови это гордостью, и, если хочешь знать, я имею на это право. Есть такие вещи, которые я должен делать сам. Ты думаешь, признание, которое я только что сделал, далось мне легко? Если бы ты только знала!
Лиля промурлыкала:
— Я не хочу причинять тебе боль, но я хочу быть счастливой, а если ты меня покинешь, это будет невозможно.
— Дорогая моя, любимая, разве я этого не знаю? — Ноултон изо всех сил старался говорить спокойно. — Без тебя каждая минута будет казаться мне годом. Поэтому я буду работать как вол, чтобы как можно скорее позвать тебя к себе. И тогда…
— И тогда… — повторила Лиля.
— И тогда я буду счастливейшим человеком на земле — счастливее, чем я это заслужил. И как только я добуду…
В этот момент раздалась пронзительная трель звонка у входной двери.
Лиля огляделась, вздрогнула, а Ноултон тревожно обернулся, но тут же взял себя в руки и спокойно заверил девушку:
— Ничего. Я заказал такси, которое должно отвезти меня на вокзал.
