необходимость посоветоваться со своим полномочным представителем. Однако, когда вы остались наедине, она сидела на диване, курила и рассказывала, как в детстве дралась с Диком. Ты встал и подошел к ней, чтобы попрощаться, она протянула тебе руку и сказала:
— Не знаю, может, Дик и впрямь считает меня ненормальной, но это не так. Он умница и чудесный человек, но ему будет полезно чувствовать рядом с собой человека, который имеет право задавать ему вопросы. Ну и работенку я тебе подкинула! Я все понимаю, но буду тебя поддерживать.
В тот теплый сентябрьский вечер ты шел домой пешком, чувствуя себя одновременно униженным и окрыленным. Ты понимал, что Эрма выбрала тебя, словно собаку, умную и преданную. Особенно возмущала ее уверенность в том, что ты примешь ее поручение, она даже не потрудилась заранее с тобой посоветоваться. Ты с ужасом сознавал, что ходишь по краю пропасти; что на самом деле испытывает Дик? Правда, как сказала Эрма, заправлять делами всегда будет он сам.
Бесспорно одно: ты не достиг еще и двадцати шести лет, как получил доверенность на распоряжение половиной всех акций корпорации, общий капитал которой составляет десять миллионов. Ты будешь выбран директором. Завтра можно будет написать Джейн и вскользь упомянуть об этом. Ты окажешься с Диком в равных условиях — но даже в воображении тебя это пугало. Ты вслух посмеялся над собой, шагая в темноте под густыми кленами, но не с какой-то особой горечью — нет, никогда тебе не встать вровень с Диком, даже если бы у тебя были все сто процентов акций!
Но ты испытывал горечь не по отношению к нему.
Вот к ней… К ней…
G
Неожиданно он осознал, что его рука опять оказалась в кармане пальто, где изо всех сил стискивала рукоятку пистолета. Он вытянул ее вперед вместе с оружием и стоял так, озираясь по сторонам, как какой-нибудь злоумышленник из мелодрамы. Если бы в этот момент на площадке открылась дверь и из квартиры вышла одна из студенток, он спустил бы курок, не отдавая себе в этом отчета.
Он затолкал пистолет обратно в карман, нащупал рукой перила, крадучись поднялся еще на две ступеньки и там опять замер.
О, ты сможешь, ты сможешь, сказал он себе, и его губы скривились в жалкое подобие улыбки. Нет, ты не смеешь, ты не вернешься, на этот раз ты пойдешь вперед, хотя бы только для того, чтобы под прицелом дать ей понять, что, по твоему мнению, она заслуживает.
Иди же…
7
Ты снова и снова повторял это себе в тот вечер, когда Люси уезжала из Кливленда: «Ну же, иди, ради бога, чего же ты ждешь? Или забудь наконец об этом».
Ты не сделал ни того ни другого. Ты колебался, подвешенный на колышке своей нерешительности, пока все за тебя не решил водитель автобуса.
Почему Эрма так интересовалась Люси? Не в ее натуре было проявлять к кому-либо подобный интерес, если при этом не имелось в виду ясной и прямой выгоды. Вся ее щедрость и любезность имели оттенок безразличия, которое лишало их тепла; она становилась теплой и живой только тогда, когда жадно преследовала какую-либо цель, готовясь схватить ее. Но в данном случае, в виде исключения, она очень активно интересовалась Люси. Она настаивала, чтобы ты познакомил их сразу по возвращении Люси в Кливленд, и по этому случаю был устроен неофициальный обед, на котором присутствовали только вы, Дик и бывшие одноклассники Эрмы — молодой доктор со своей женой.
Неделю спустя она пригласила Люси на концерт; ты был страшно недоволен, узнав об этом, и заметил, что было бы забавно видеть, как Эрма строит из себя гранддаму.
— Вовсе нет, она была очень мила и приветлива, — с удивлением сказала Люси. — Я не ощутила покровительства.
— Она тебе нравится?
— Да, конечно. И мне так хотелось послушать этот концерт. А так мне никто, кроме тебя, не нравится.
Теперь тебе не приходилось проводить вечера в одиночестве. Вскоре после возвращения Дика из отпуска ты наконец переехал в Клуб охотников за соколами, в один из просторных номеров на верхнем этаже с холлом-прихожей, и каждый день начали поступать сообщения по телефону, приглашения, записки. Теперь ты понимаешь, что стал интересным объектом в том кругу слухов, догадок и скандалов, которые составляют высший свет в этом шумном и неуклюжем городском монстре, засевшем на берегу озера. Без сомнения, общее мнение представляло тебя как активного, удачливого молодого служащего, которому ничего не стоило одной рукой заграбастать очаровательную Эрму со всем ее громадным состоянием, а другой — захватить свежую, юную и невинную красотку Люси. Удачливый черт! Человек, который далеко пойдет.
Ты проводил с Люси много времени. В твой день рождения, о котором Эрма благополучно забыла, состоялась заранее намеченная поездка на каньон. Накануне Люси весь вечер пекла пирог, он вывалился у тебя из корзины, когда вы спускались в каньон, и рассыпался на самом дне. По вечерам вы с ней часто катались на машине, ходили на танцы или в театр.
А то письмо ты так и не написал…
С ее возвращения прошло не так много времени, это было ближе к концу октября, когда вы обедали с ней в ресторане Уинклера, и она вдруг сказала:
— Кажется, я скоро поеду в Нью-Йорк. Мережинский открыл там студию, и мистер Муррей говорит, что может устроить меня к нему. Не знаю только, стоит ли мне это делать; я написала об этом отцу.
Ты сразу почувствовал, что она хочет туда уехать и Уедет. Пораженный и испуганный, ты и не подозревал, что под ее простотой и спокойствием скрывалась сила, которая ставила ее неизмеримо выше тебя. Может, ты ощущал это подсознательно и полагался на ее силу?
Может, ты переоценил значение своей персоны для нее?
Неужели все мужчины так же беспомощны с женщинами? Но ведь Люси не была женщиной, она была еще юной девушкой, которая брала уроки игры на фортепьяно и чьи представления о развлечении заключались в желании научить тебя доить корову.
— И скоро ты уедешь?
— Не знаю, может, недели через две, как только мистер Муррей договорится насчет меня. Если я вообще поеду, это лучше делать сразу.
— Через две недели, — повторил ты упавшим голосом.
Наступила долгая пауза. Ее рука лежала на столе, и ты положил сверху свою; она отложила вилку и похлопала другой рукой по твоей, сжала ее, улыбаясь. Затем снова взяла вилку и продолжала есть.
— Ты весьма небрежно сообщила мне об этом.
Говорил почти с отчаянием, чувствуя, что тебя поставили в безвыходное положение:
— А я хотел просить тебя выйти за меня замуж. Ты не могла об этом не знать. Если ты уедешь в Нью- Йорк, значит, всему конец. — Ты нерешительно помолчал и с безнадежным отчаянием быстро проговорил: — Пообещай перед отъездом стать моей женой.
Вот оно, наконец-то! Дело сделано!
Но Люси… засмеялась! И сказала:
— Все-таки ты попросил меня об этом.
— Я хотел сделать тебе предложение с первого дня, как увидел тебя. Уверен, что ты это понимала. Ты знала и не станешь это отрицать. С тех пор как мы с тобой познакомились, меня больше никто не интересовал.
Этим летом я не съездил домой, хотя и обещал. Но я не знал, что тебе сказать. Даже сейчас я не знаю, что ты чувствуешь ко мне…
Она перестала улыбаться, и ее голос стал необыкновенно серьезным:
— Я тоже не знаю. Я никогда не знала точно, что мы чувствуем друг к другу. Ты мне очень нравишься, так по нравишься, как никогда и никто мне не нравился… Но в тебе есть кое-что, что мне не нравится, только я не понимаю, что это. Меня тревожит неизвестность.
Она тепло и дружески улыбнулась тебе.
Некоторое время мне казалось, — продолжала она, — что ты не мог решить, достаточно ли любишь
