Господин Апдайк, закончив чтение, сделал долгую паузу. Все, не исключая меня, были ошарашены, Рэндольф как после удара затряс головой, у Филипа кадык начал делать неестественные колебания, Клэр нарушила тишину громким ревом.
– Я не допущу этого! – кричала она. – Я не допущу этого! Я не допущу этого! – несколько раз повторила сестрица.
– Все было нотариально засвидетельствовано должным образом, я был непосредственным свидетелем много лет назад, – спокойно произнес Апдайк, – в подлинности сомнений нет.
– Отец, – кричала Клэр и трясла за плечо Рэндольфа, тот еще ниже опустил голову. Тогда она пристально посмотрела на меня, на господина Апдайка и возмутилась: – Но, почему ей так много? Она же ублюдок!
– Это воля вашего дедушки, – напомнил господин Апдайк, – она нерушима.
– Но она… наркоманка! – закричала Клэр. – Она ведь наркоманка!
– Нет, – Филип с улыбкой направился ко мне, – она твоя единоутробная сестра и тетя.
– Это фантазия, я не верю в эту ложь, – продолжала кричать она, – я ненавижу тебя, – она посмотрела на меня, – я не позволю этому сбыться! Я не позволю… запомни мои слова, однажды они сбудутся!
Клэр выбежала из комнаты.
– А что завещала моя бабушка? – поинтересовался Филип у господина Апдайка.
– Я прочитаю его. Она оставила кучу мелочей разным людям, а свою долю акций на гостиницу вашему отцу.
Рэндольф продолжал сидеть с опущенной головой. Было ли ему все известно? Или ошарашило как и всех? Поступки бабушки Катлер – ее поступки. Но теперь я поняла ее ненависть ко мне, почему она считала меня своим проклятием. Я не знаю, как назвать то, что я чувствовала тогда. По крайней мере, не жалость к матери.
– Господин Апдайк, – сказала я, – начиная с оглашения, это предприятие мое…
– Да, конечно. Сейчас вы можете идти, потом я найду вас, нужно подписать кое-какие бумаги.
– Спасибо, – я собралась идти, но раздумала и подошла к Рэндольфу, положила ему руку на плечо, он посмотрел на меня глазами, полными слез. Я сжала его руку и улыбнулась.
– Я желаю, – сквозь слезы проговорил он, – чтобы ты действительно была моей дочерью.
Я поцеловала его в щеку, и мы с Джимми вышли.
– Великолепно, – улыбнулся Джимми, – ты теперь девушка – коммерсант.
– Я бы все это отдала за нормальную жизнь.
Он кивнул.
– Давай съездим за Кристи.
– Ты иди в автомобиль, Джимми, я сначала зайду к матери.
Я пересекла холл и поднялась по лестнице. Двери в спальню матери были закрыты, но я не стучала, я резко открыла и застала ее, лежащую лицом вниз на кровати.
– Почему ты никогда не говорила мне правду?
– Я так взволнована, – плакала она. – Почему он сделал это? Почему он написал это ужасное письмо, растрезвонив на весь мир?
– Потому что он не смог бы умереть с чистой совестью. Мама, ты знаешь, что такое чистая совесть?
Это страшно, когда ты обманываешь людей, и люди, которых любишь, обманывают тебя. Это страшно, когда оглядываешься по сторонам, боясь, что тебя раздавят люди, в жилах которых течет та же кровь. Мать закрыла уши ладонями.
– Прекрати, прекрати! – умоляла она. – Я не хочу слышать этого. Прекрати!
– Прекратить? Да? Ты не можешь выслушать правду? Не можешь, мама? Почему же ты позволила бабушке Катлер инсценировать мое похищение? Она ведь знала, что дедушка мой отец? Да? – требовала я ответа.
– Да, – призналась мать. – Да! Да! Да!
– И поэтому она ненавидела меня, она ненавидела меня и после возвращения, она не могла видеть меня, – я каждое слово вырывала из себя как больной зуб.
– Да, – пробормотала она, – и я страдала из-за Вильяма. Она мешала мне жить, она мстила мне.
– А ты ей столько позволяла, мама. Ты ей позволяла мучить меня после возвращения. А я напоминала ей о твоей связи с дедом. Ты ей все позволяла, вместо того чтобы помочь мне.
– Я пробовала, – мать расплакалась, – я делала все, что могла.
– Ты ничего не делала, мама. Ты позволяла ей оскорблять меня, ты позволила ей поставить на кладбище мне надгробие, ты позволила ей сделать из меня слугу, ты позволила ей отослать меня к своей ужасной сестре. Почему ты позволила этому случиться? Почему?
Я кричала, не в силах сдержать столько лет скрываемый гнев, я поняла, что была картой в чужой игре.
