всегда говорила то, что считала нужным. По крайней мере, дважды она доводила меня до слез.
– Почему вы сказали, что брали уроки игры на фортепиано? – в первый же день спросила она. – Вас ввели в заблуждение.
– Нет, мадам, я действительно брала уроки, я…
– Пожалуйста, – перебила она, – забудьте все, что вы знали. Вы меня поняли? – Ее глаза сделались серыми.
– Да, мадам, – быстро согласилась я.
– Хорошо, тогда с вашего позволения вернемся к основам, – весь день она обращалась со мной так, будто я впервые увидела фортепиано.
Но через некоторое время, она сообщила мне:
– У вас кажется есть природный дар к музыке, со временем вы можете стать высококлассным пианистом.
Конечно, я тут же помчалась, чтобы передать ее слова Трише, и мы вместе устроили небольшой праздник в кафе у Лонселотта.
Мы были так счастливы, что даже пригласили туда Артура Гарвуда. Но он посмотрел на нас так, как будто мы пригласили его прыгнуть с моста Джорджа Вашингтона. Он поблагодарил и ушел.
Кроме Триши и еще нескольких друзей, которых я приобрела на занятиях, мне не с кем было разделить свою радость. Я могла бы написать Джимми, но не знала куда. Жестокая судьба украла у меня семью и дала взамен другую, которая не приняла меня. Все сложилось так, будто ни в прошлом, ни в настоящем, ни в будущем никакой семьи у меня нет. Другие девушки в моем возрасте имели родителей, братьев, сестер, могли мечтать о поездках домой, вспоминать о маленьких семейных праздниках, у меня же ничего этого не было…
Моя настоящая мать Лаура никогда не посещала меня в Нью-Йорке, однако однажды она позвонила, чтобы пожаловаться мне на судьбу.
– С того дня как ты уехала, – сообщила она, – мне все время было нехорошо, этот ужасный летний холод доконал меня, у меня была почти что пневмония, плюс ко всему аллергия, Рэндольф был вынужден вызывать кучу специалистов, но ничто не помогло, глаза слезятся по-прежнему.
– Мне очень жаль, мама, – ответила я, – может, если ты приедешь в Нью-Йорк, аллергия оставит тебя?
– О, нет, она меня никогда не оставит. Кроме того, доктора прописали мне постельный режим. А как бы я хотела посетить нью-йоркские магазины. Как ты проводишь время? Довольна ли учебой?
– Да, – я удивилась такому проявлению заботы, но прекрасно знала – опиши я хоть часть своих проблем, она бы как ошпаренная отскочила от телефона.
– Хорошо, возможно, в конце месяца врачи разрешат мне вставать, и тогда я приеду. А пока Рэндольф посылает тебе немного денег. Он бы приехал сам, но очень занят, и бабушка Катлер находится в большой от него зависимости.
– Конечно, – сухо ответила я, – она ото всех находится в большой зависимости.
– Ты не должна так о ней говорить, Дон, это не красит тебя. И не спорь, когда я нашла наконец силы поговорить с тобой, пожалуйста.
– Почему тебе требуется так много сил, чтобы говорить со мной? Может быть, тебе тяжело лгать?
– До свидания, я утомилась.
– Когда ты мне назовешь имя отца, мама? Когда?
– Это не телефонный разговор, – она положила трубку, после этого я услышала в телефоне еще один щелчок. Я поняла, что Агнесса Моррис шпионит за мной, и рассказала об этом Трише.
– И все из-за бабушкиного письма.
– Мы доберемся до него, – заверила Триша, – давай попробуем завтра, когда она с друзьями пойдет в театр. Мне кажется, что она не запирает свою спальню.
– О, Триша, я даже не знаю, а если нас поймают?
– Ну, если ты не хочешь…
– Я хочу, я очень хочу видеть письмо!
На следующий день, в субботу, поздним вечером мы с Тришей сидели в комнате у Агнессы, делая вид, что интересуемся ее подшивкой. Мы вынуждены были выслушать целую кучу историй прежде, чем пробил господин Феербенк и Агнесса объявила, что опаздывает к друзьям.
После ее отъезда мы с Тришей нашли миссис Лидди, слушающей в своей комнате радио. Потом вернулись и нашли, как и ожидали, дверь в комнату Агнессы не запертой. После недолгого колебания мы вошли.
– Что если мы не успеем до ее возвращения?
– Тсс, все будет хорошо.
Когда мы проходили через повешенный Агнессой занавес, я ощутила себя на сцене. Комнату освещало маленькое бра, висевшее над старинной из желтой березы кроватью с большими вышитыми подушками. В левом углу стоял столик с парфюмерией, напоминающий магазинную полку. Рядом висели две вешалки, а между ними стоял платяной шкаф. Над дверью висела табличка «ВЫХОД», картину довершал «творческий» беспорядок. Триша с улыбкой заметила:
– Здесь куча старого реквизита, столик, занавес. Каждое утро, просыпаясь, Агнесса думает, что играет в новой пьесе. – Она взглянула на стены, увешанные портретами Агнессы в различных ролях. Все здесь было плодом несбывшихся иллюзий. – Если здесь и есть письмо, – сказала Триша, – то только на том столике. –
