разрушила его.
— Мы преклонили колена друг перед другом в библиотеке ровно час назад, — сказал Джон. — Я стал читать молитвы. Я сказал ему: Бог гневается и сердится, а все, на что мы можем надеяться, так это на отсрочку в Его отмщении. Исходя из своих представлений о его жизни, я беседовал с ним о Царе Давиде и о том, почему он взял Вирсавию, почему Давид отвернулся от Господа, и как Господь ниспослал свой гнев на его дом. Малькольм все понял.
Он больше не винит ни тебя, ни сыновей в том, что случилось; он винит лишь себя и пытался снять тяжелый камень со своей души. Он понимает, что может сделать это, лишь отдав себя в руки Иисуса Христа, нашего Спасителя, — заключил Джон, подняв глаза к небу. — Давай помолимся друг за друга, — добавил он.
Мы оба склонили головы, он стоял подле меня. Я сидела за столом.
— О, Господь, помоги нам понять пути твои и укажи нам, как нам помочь друг другу. Прости нам наши слабости и дай нам стать сильнее от наших страданий.
— Аминь, — добавила я.
Настроение в доме изменилось, когда Малькольм, наконец, вернулся из наложенного на самого себя добровольного изгнания. Он вернулся преобразившимся. Он стал физически слабее, старше, и во многом напомнил мне Гарланда в последний год его жизни. Он уже не шагал так гордо и самоуверенно, как прежде. Когда он говорил со мной или с прислугой, то голос его становился тише, и он все чаще отводил глаза в сторону, словно чувствовал за собой какую-то вину и боялся, чтобы это не заметили другие. Его лицо утратило прежнюю мужественность; его голубые глаза тускло мерцали как электрические лампочки, горящие вполнакала. Он двигался по дому словно тень, создавая вокруг себя траурную атмосферу. Большую часть времени он уделял чтению Библии вместе с Джоном Эмосом, иногда мы втроем читали Евангелие. Джон часто делал паузы и комментировал прочитанное.
Я чувствовала, что сам Бог ниспослал нам Джона Эмоса, а его письма ко мне и его прибытие на похороны Мала были предначертаны Господом Малькольму и мне.
Именно в лице Коррин Джон встретил самый ожесточенный отпор. Она была дерзка и вызывающа. Она заявила:
— Если Бог милосерден, он не стал бы просить нас отказаться от всех удовольствий мира.
— Кто сказал, что Бог милосерден? — сердито парировал Джон Эмос.
Но Коррин лишь хихикала в ответ и отвечала:
— Я верю, что Бог создал нас для счастья на Земле, — и трясла головой.
Иногда она трепала Джона по подбородку и убеждала его засмеяться:
— Бог сказал, да будет свет!
Я заметила, что стоило ей войти в комнату, как он заговаривал с ней и вовлекал ее в беседу. Он, казалось, преклонялся перед ней также, как и Малькольм. Он был даже не против того, чтобы отнести ее вещи к ней в комнату. Но вскоре она вернулась в школу, и мы снова стали бездетными.
— Как хорошо, что ты с нами, — говорила я Джону, — в это самое тяжелое время. Даже Малькольм признал это, и я очень тебе благодарна.
— Я рад тому, что нахожусь здесь, Оливия.
Этим летом Коррин поистине расцвела и превратилась в прелестную молодую женщину. Она с каждым днем была все больше похожа на Алисию. Отдельные черты Фоксвортов в ее облике лишь дополняли нежные черты ее матери. Ее волосы становились все более золотистыми в зените лета, в ее глазах отражалась голубизна летнего неба, и цвет ее лица был столь же нежным, как летние облака. Казалось, что портрет ее написал божественный художник. Коррин сознавала, как она прекрасна. Я чувствовала, как укоренялась в ней самоуверенность и эгоизм. Это отражалось в ее походке: она оттягивала назад свои плечи и высоко держала голову. Я знала, какой силой обладала ее красота. Это чувствовалось по тому, как она смотрела на мужчин, флиртовала с ними, как улыбалась, как кокетничала с Джоном Эмосом. Ей было необходимо все время ощущать на себе взгляды публики.
Лето было в разгаре, и наш дом расцвел. Я чувствовала прилив оптимизма и новых надежд. Вследствие укрепившейся веры в Бога, Малькольм и я обрели новые сердечные и дружественные отношения. Мы стали убежденно верить и взяли на себя новые обязательства. Поэтому получив письмо от Алисии, я поняла, что это тоже дело рук Господних. Я тотчас узнала ее почерк. Письмо было адресовано Малькольму и, взглянув на обратный адрес, я разволновалась. Постепенно, по мере того, как Коррин превращалась из ребенка в женщину, Алисия вновь возвращалась в наш дом. Дочь все больше становилась похожей на мать, и воспоминания об Алисии то и дело терзали мою душу. Да, это было письмо от Алисии. По имени, которое стояло на конверте, я догадалась, что она второй раз вышла замуж.
Довольно долго я держала письмо в руках, не решаясь открыть его, словно боялась реакции Малькольма. Но затем я решила, что после всего случившегося, все, относящееся к Алисии, в равной степени относилось и ко мне. Он не имел права на тайну, если речь шла о ней. Я открыла конверт и вытащила надушенный листок розовой бумаги:
«Уважаемый Малькольм! Когда Вы получите это письмо, я буду намного ближе к концу своего печального и безрадостного существования. Но можете быть уверены, что я не стараюсь вызвать к себе симпатию. Я поняла и приняла неизбежность трагического конца. Зная твою любовь к мелочам, я хочу сообщить тебе, что у меня нашли рак груди, который распространяется очень быстро, и от которого мне ничто не может помочь. Ни одному из молодых и блестящих врачей не хочется входить в мою палату и творить чудеса. Объятия смерти слишком сильны. Жестокий истец, как любил говорить Гарланд, схватил меня за горло. Но хватит обо мне.
Покинув Фоксворт Холл, я вскоре по возвращении в Ричмонд вышла замуж за местного врача- терапевта, обслуживавшего весь город. Пациенты часто платили ему фруктами и зерном. Несмотря на полученное мной наследство, мы жили довольно скромно в его небольшом доме. Он не хотел и слышать о моем наследстве. Он всегда ощущал гордость от того, что он является кормильцем в семье.
По твоему совету я вложила свое состояние в акции на фондовом рынке, но, к сожалению, плохо разбираясь в этих вопросах, я не смогла избежать горьких последствий печально известного Черного Понедельника. Короче говоря, я потеряла все свое состояние в годы Депрессии. Конечно, мой муж, будучи благородным человеком, не скорбел об этой утрате.
Вскоре он умер от обострения хронической болезни. Не желая огорчать меня, он скрывал болезнь до тех пор, пока трагический конец не стал неизбежным.
Однако, вслед за этим меня подстерегало еще одно трагическое разочарование — нужда помешала мне отправить Кристофера в медицинский колледж.
Кристофер вырос таким же прекрасным молодым человеком, как и его отец. Он был очень способным и самым лучшим учеником в выпускном классе средней школы. Все учителя настойчиво советовали ему продолжить обучение и стать врачом.
Теперь, когда моя жизнь трагически завершается, и у меня нет рядом верного спутника, мне не к кому кроме Вас обратиться за помощью. Я умоляю Вас не отклонять мою просьбу, если не во имя меня или Кристофера, то во имя Гарланда. Найдите для него уголок в своем сердце. Примите его и помогите воплотить его давнюю мечту — стать врачом. Он станет для Вас предметом гордости.
Конечно, ему ничего не известно о Коррин, а также о событиях, которые послужили причиной моего отъезда из Фоксворт Холла. Он знает лишь о том, что он сын Гарланда Фоксворта, и у него есть сводный брат, но кроме этого он почти ничего не знает о своей прежней семье. Оставляю на Ваше усмотрение вопрос о том, сообщать ли ему эти подробности или нет.
Я убеждена, что Оливия полюбит Кристофера, и он полюбит ее.
Я помню, как чудесно она относилась к нему в пору детства, когда я пребывала в своем «добровольном» изгнании в северном крыле дома. Он вежливый и порядочный молодой человек, который принесет в Ваш дом лишь радость и счастье.
Малькольм, я умоляю тебя со смертного одра найти уголок в своем сердце для моего сына. Отбрось все свои обиды на меня и забудь ту боль, которую мы пережили, и помни лишь о том, что это сын твоего отца, мальчик, мечтающий стать врачом, помоги ему, пожалуйста, достичь эту цель.
Да благословит тебя Бог.
С надеждой, твоя Алисия».
