раннего утра огромная толпа вываливается из своих жилищ и наводняет собою город. Странный праздник, непостижимый праздник… В самом деле, что за радость слоняться без причины по улицам, нацепив на голову поролоновые заячьи уши?! Что, какое событие отмечается в этот день – с трудом и огромной натяжкой можно объяснить себе. Зато все пьяны. Шум, гам, визг, мат. То и дело спотыкаешься о пивные бутылки или банки. Точно мыши, шуршат под ногами обёртки и пакеты. Но, чу! Внезапно сворачивается праздничная торговля, которая только называется что «праздничной», а в действительности ничем не отличается от самой что ни на есть будничной: тают в воздухе матрёшки, исчезают медведи, сходят на нет рушники. Жителей города-именинника ждёт эстрадное представление!
На площади, вся опутанная проводами возвышается эстрада. У подножия её толпится уже изрядно подгулявшая публика. А на сцене разевают по очереди рты именитые артисты, приглашённые специально по случаю «дня города». Движения их губ безобразно не совпадают со словами неизвестно откуда изливающихся на головы толпы песен. Но толпа не замечает разладицы; она сыта, пьяна и вполне довольна жизнью. Она подпевает прохвостам на сцене, хлещет пиво, жмёт девок, визжит бабьими голосами, изрыгает брань, а в завершение бешено аплодирует и почему-то кричит «Вау!» И страшно, и жалко становится тогда этих людей, то диких и необузданных, то наивных и беззащитных, веселящихся впрок, столько раз уже терявших и оттого боящихся упустить, цепляющихся за всякое подобие счастливой, насыщенной впечатлениями и благами жизни.
До глубокой ночи продолжается это неизъяснимое празднество. А лишь стемнеет, и превращается городок в капище огнепоклонников. Свод небесный озаряется гвоздиками салюта. Тут и там трещат петарды, рвутся ракеты, хлопают пистоны. Воздух оглашается гиканьем и улюлюканьем. Но… стоит встрепенуться петуху, как сгинет злой дух, попрячутся люди, и первые лучи лизнут асфальт. И городок улыбнётся солнцу, которое, потягиваясь, приподнимется на своей постели. И только шаловливый ветер, играя жестью и целлофаном, будет напоминать о том, что когда-то мирная жизнь в городке была потревожена странными событиями…
IV
Родители Сашеньки жили в собственном доме в маленьком городке к югу от первопрестольной. Иван Фёдорович Мироедов, плечистый и дородный господин с изрядным животом, нависающим над ременной пряжкой, был человеком беспокойного нрава. Более всего на свете он любил принимать гостей, которых первым своим долгом почитал накормить. Накормив же, Иван Фёдорович начинал приставать к гостям с разговорами о революции семнадцатого года и о роли личности в истории, неизменно обращаясь при этом к личности Владимира Ульянова-Ленина, которого он любил сравнивать с Петром Великим и называл «глыбой». Оно, конечно, уверял Иван Фёдорович, Ленин был, что называется, не без греха, он был живым человеком, некоторым образом homo sum: humani nihill.., но зачем же теперь пасквили в газетах писать? Одни гости соглашались, другие принимались кипятиться. Выходил спор, перераставший порой в ссору. И тогда на долю хозяйки выпадало разнимать спорщиков, для чего она обыкновенно переводила разговор на более нейтральные темы.
В те дни, когда собирались гости, дом пропитывался запахом съестного. Уже в передней гостей встречал аромат свиных котлеток или жареной рыбы. И долго ещё воротники и рукава пальто напоминали своим хозяевам о том, что было в прошедший раз к столу к Мироедовых.
К появлению в своём доме будущего зятя Иван Фёдорович, которого отличительной чертой было впадать в уныние по поводу всякого новшества и предвидеть страшные беды, якобы этим новшеством накликаемые, отнёсся настороженно.
И даже накануне выразил своей супруге опасения по поводу благонадёжности нового лица.
- Как ты думаешь, - спросил он Наталью Семёновну, когда оба они собирались укладываться. - Ничего он?.. Того... Не обворует?..
На что супруга пожелала его языку типуна, но, подумав немного, добавила что-то вроде: «Увидим...» И велела мужу не спускать с гостя глаз...
В отличие от мужа Наталья Семёновна, точной копией которой была Сашенька, в гостях видела мало проку, и уж совсем ей было безразлично, о чём теперь пишут в газетах. Единственное, что она видела в газетах занимательного, это гороскоп и кроссворд на последней странице. Кроссворд она отгадывала подолгу и самозабвенно, до последнего слова. Иногда на это уходило у неё по нескольку дней, но она ничего, не торопилась, а только подходила ко всем с вопросами: «Монгольский дебошир… Кто это?» Или: «Как называется порция овса?»
К гороскопам она относилась очень серьёзно и перед тем, как начать важное дело, всегда справлялась в астрологическом календаре для своего знака, где все дни были размечены, как «хорошие», «удачные», «неблагоприятные», «тяжёлые» и «критические». О людях она тоже судила с позиций астрологических. Для того чтобы составить о человеке мнение, ей не нужно было знакомиться с ним, достаточно было выяснить, когда он родился. И всё тогда становилось ясным. Всех, родившихся в январе, она уважала за то, что «Козероги умные»; появившихся на свет в августе она недолюбливала, считая Львов, всех без исключения, эгоистами; а Скорпионов она даже побаивалась и старалась держаться от них подальше, потому что «Скорпион - самый страшный знак!» Сама она родилась под знаком Девы и была уверена, что ей крупно повезло, а родись она несколькими днями раньше и, - о, ужас! - она была бы Львом! К своим односозвездникам она относилась доверительно, как если бы все они были диаспорой, проживающей вдали от родины. Наипервейшей добродетелью человеческой Наталья Семёновна почитала ум. И умному Льву она могла бы простить все его недостатки. А умные люди, по её мнению, существовали двух категорий. Во-первых, способные заработать деньги - это
