Боровика.
СССР в 1968-м пребывал на подъеме. Больше трех лет страна отдыхала от самодурств отставного персека КПСС. В 1964 году в СССР в великую моду вошел хоккей, блистала тройка нападения «Александров – Альметов – Локтев». Неудивительно, что на смену раскритикованному «волюнтаристу» и «звонарю» Хрущеву явился триумвират «Косыгин – Брежнев – Подгорный». Косыгинского импульса хватило на десятилетие успешного развития. К власти – в большие и малые кабинеты – пришло поколение настоящих фронтовиков. В 1965 году с небывалым размахом отметили День Победы, который отныне стал красным днем календаря. Тогда же впервые на телевидении и по радио объявили скорбную минуту молчания в память о павших на фронтах Великой Отечественной. Показатели по продолжительности жизни в те годы были лучшими в истории нашей страны. Готовилось освоение сибирских нефтегазовых месторождений. Советская власть была великим экспериментом, во время которого никогда не было недостатка в громких достижениях и опасных проблемах. Но именно в 1964—1968-м атмосфера в стране, которая знала цену мирной жизни, стала для большинства граждан оптимистической.
В социалистическом лагере союзников СССР не обходилось без противоречий. С хрущевских времен разладились отношения с Албанией. Своенравие проявляли Югославия и Румыния. И все-таки воля Кремля задавала тон в Восточной Европе, ограничивая суверенитет соцстран логикой военно-политического союза. Сильное впечатление произвели венгерские события 1956 года: в СССР поняли, что в новых классовых боях коммунисты могут оказаться перед угрозой резни, а в социалистических столицах лишний раз убедились в том, что военная мощь Москвы – решающий козырь в политической игре. Правда, если верить Солженицыну, население СССР к 68-му году не должно было превышать население Венгрии и ЧССР: слишком многие были расстреляны и угнаны в ГУЛАГ, не говоря уж о военных потерях. Соответственно, и Вооруженные силы обезлюдевшего СССР не могли представлять угрозу для венгров и чехов. Но не будем брать в расчет курьезные измышления антисоветской пропаганды.
После «хрущевских» ХХ и ХХII съездов КПСС европейские противники коммунизма, а также извечные борцы с имперскими амбициями России получили действенное оружие прямо из рук «нашего дорогого Никиты Сергеевича». Это оружие – антисталинизм. Мы сами едва не прокляли эпоху, которая превратила Советский Союз в сверхдержаву, дала нам гарантии внешнеполитического влияния и военной неуязвимости. Хрущев самонадеянно намеревался пользоваться «завоеваниями Сталина», разрушая памятники генералиссимусу. Либерально настроенная чешская интеллигенция отныне безбоязненно клеймила все, что связано с именем Сталина, включая выпестованную Сталиным «партию Готвальда». В СССР пытались сгладить неосмотрительность Хрущева. Время от времени на высшем уровне заходила речь о реабилитации Сталина. Консервативное большинство в Политбюро побоялось реабилитации как очередного «шараханья». Но, по крайней мере, развенчание Сталина удалось остановить.
В ЧССР 1968-й год начался с отставки Антонина Новотного – президента республики и первого секретаря ЦК. Москва одобрила уход политика, который ассоциировался с хрущевским временем. Брежнев и Суслов крепко запомнили, что в 1964-м Новотный не приветствовал смещение Хрущева. Первым секретарем ЦК КПЧ стал партийный вождь Словакии Александр Дубчек. Дубчек много лет жил в СССР, учился в московской высшей партшколе. Брежнев с радушной фамильярностью называл его «Сашей». Но мягкость Дубчека, на которую рассчитывал Брежнев, пошла на пользу прозападным силам в ЧССР. Свобода слова, ослабление цензуры… – общественность бурлила, и выше всех, конечно, взмывали самые сладкоречивые популисты. В конце марта 1968-го в Москве уже не просто с тревогой следили за пражскими «шалунами»: из недр Старой площади вышел четкий документ: «В Чехословакии ширятся выступления безответственных элементов, требующих создать «официальную оппозицию», проявлять «терпимость» к различным антисоциалистическим взглядам и теориям. Неправильно освещается прошлый опыт социалистического строительства, выдвигаются предложения об особом чехословацком пути к социализму, который противопоставляется опыту других социалистических стран, делаются попытки бросить тень на внешнеполитический курс Чехословакии и подчеркивается необходимость проведения «самостоятельной» внешней политики. Раздаются призывы к созданию частных предприятий, отказу от плановой системы, расширению связей с Западом. Более того, в ряде газет, по радио и телевидению пропагандируются призывы «к полному отделению партии от государства», к возврату ЧССР к буржуазной республике Масарика и Бенеша, превращению ЧССР в «открытое общество» и другие…». На встрече руководителей шести социалистических стран Дубчеку пришлось выслушать резкую критику из уст руководителей ГДР и ПНР – Ульбрихта и Гомулки. Более компромиссно выступил Брежнев, но и он произнес резкие слова, определив путь обновленного социализма как тупиковый. Консерваторы были правы: либералы перехватывали инициативу у партии Дубчека, а социализм в Чехословакии и впрямь оказался перед угрозой демонтажа. Варшавский договор не казался, а был серьезным военным союзом, и Москва не имела права манкировать безопасностью страны, рисковать хрупким равновесием в «холодной войне». Советские политики сделали ставку на раскол в политической элите ЧССР, пришло время осторожных контактов с левыми коммунистами, словаками Индрой и Биляком.
4 мая в Москве Брежнев встретился с Дубчеком. Открыто звучали слова об усилении антисоциалистических сил в Чехословакии, о контрреволюции.
Важной демонстрацией силы были учения ОВД, прошедшие в последней декаде июня на территории ЧССР. Аккурат во время учений в Праге вышел в свет манифест реформаторских сил «Две тысячи слов», обращенный к народам Чехословакии. Столь страстный монолог написал журналист Людвиг Вацулик. Это было завуалированное руководство к сопротивлению, к борьбе за новую Чехословакию: «Наступает лето с каникулами и отпусками, когда мы по старой привычке захотим все бросить. Но право же, наши уважаемые противники не позволят себе отдыха, они начнут мобилизовывать своих людей, тех, которые обязаны им, с тем, чтобы уже сейчас обеспечить себе спокойное Рождество». Вацулик в манифесте обращался ко всем слоям общества, но это был типично элитарный документ, который подписали, главным образом, представители творческого, научного и спортивного истеблишмента. Такие, как олимпийская чемпионка по спортивной гимнастике Вера Чеславска, инженер и известный путешественник Иржи Ганзелка, математик академик Б. Будховский.
На варшавскую встречу руководителей братских партий Дубчек сотоварищи не явились. Посланцы ГДР, Польши и Болгарии оказались самыми суровыми критиками пражской весны. Брежнев произнес важные слова о коллективной ответственности партий за судьбу социализма, которая превыше государственных суверенитетов. Очень скоро на Западе этот принцип назовут «доктриной Брежнева», ею будут пугать, добиваясь от парламентов повышения военных бюджетов. Многим и в ГДР, и в ПНР, и в НРБ, и в СССР казалось, что чешский узел давно пора разрубать в стиле Александра Македонского, мечом и большими фалангами.
На заседаниях Политбюро наиболее мягкую позицию занимали вожди – Брежнев и Косыгин. Ястребами, сторонниками жестких мер выглядели споривший с Косыгиным Андропов, Мазуров, Шелест, Устинов. Косыгин и Брежнев говорили о необходимости новой встречи с чехословацкими товарищами. Андропов спорил с Косыгиным: «Я считаю, что в практическом плане эта встреча мало что даст, и в связи с этим вы зря, Алексей Николаевич, наступаете на меня, – сказал он. – Они сейчас борются за свою шкуру, и борются с остервенением… Правые во главе с Дубчеком стоят твердо на своей платформе. И готовимся не только мы, а готовятся и они, и готовятся тщательно. Они и сейчас готовят рабочий класс, рабочую милицию. Все идет против нас».
Косыгин в долгу никогда не оставался:
«Я хотел бы также ответить товарищу Андропову. Я на вас не наступаю, наоборот, наступаете вы. На мой взгляд, они борются не за свою собственную шкуру, они борются за социал-демократическую программу. Вот суть их борьбы. Они борются с остервенением, но за ясные для них цели, чтобы превратить на первых порах Чехословакию в Югославию, а затем во что-то похожее на Австрию».
Суслов опасался «правого дунайского уклона», гипотетического союза ЧССР, Югославии и Румынии. Проверенных прорабов реального социализма раздражала и популярность чешской линии среди западноевропейских коммунистов. Рассказы о поднимающем голову фашизме были пропагандистским преувеличением, но некоторые эпизоды «весенней Праги» давали основания к таким страшилкам. Антикоммунисты почувствовали безнаказанность, случались и расправы над просоветски настроенными партийцами. Двадцать послевоенных лет раскололи страну, и отверженные жестоко мстили строителям социалистической Чехословакии. Нежелательных для «социализма с человеческим лицом», неугодных
