ему, даже прищелкнул каблуками и вышел вон.
Соседями Левицкого по этажу были Петровы — семья почтенного математика, доцента Московского университета. Когда ему нездоровилось — и студенты приходили на семинар к нему в квартиру. Благо, идти из университета было недолго, а такие домашние занятия вносили разнообразие в студенческую жизнь. Но сейчас Петров был в библиотеке, его жена и дочь тоже отсутствовали. В их просторной квартире оставалась тетя Тоня — чинная седовласая домоправительница.
— В Новый год у нас была индейка. Иван Константинович торжественно открыл бутылку «Абрау Дюрсо», потом позволил себе еще две рюмки водки. Я настаиваю водку на тархуне. Вот и елка у нас наряжена. Осыпается уже. Борис Иосифович? Да он как часов в десять ушел — так я его не видела и не слышала.
— Вы хотите сказать, что Борис Иосифович ушел из дома в десять часов вечера 31 декабря?
— Вот именно. Я выносила мусор — все, что скопилось после готовки. А он спускался по лестнице. С наступающим меня поздравил. Разодетый такой, прифранченный! И духами от него пахло на целый лестничный пролет.
— Антонина Васильевна, вы ангел.
— Тетя Тоня! Меня все так зовут.
Пронин достал из кармана бумажного кролика, которого купил у китайца сегодня утром.
— Маленький новогодний сувенир! Здоровья вам, тетя Тоня!
Пронин заглянул еще к дворнику и возвращался с улицы Огарева повеселевшим, помолодевшим — вприпрыжку, по сугробам и наледям.
На эти дни Пронин отказался от автомобиля: решил поупражняться в спортивной ходьбе с зимними московскими препятствиями. Ему нравилось рассуждать, кумекать на ходу — и по дороге на Лубянку он анализировал факты. Итак, Левицкий лжет. Обольянинов тоже солгал, что был у Левицкого в новогоднюю ночь: очевидно, они успели сговориться. А предупредить Свидерского Левицкий не успел, поэтому юрист говорил так уклончиво: старался не подвести друга. Все сходится. Левицкий отсутствовал дома, но почему- то в этом не признается. В эту ночь ограбили телеграф и угнали «эмку». Существует ли связь между этими событиями? Ходи осторожнее, Пронин! Шпиономания подчас подталкивает нас к простейшим скоропалительным выводам. Ложь в показаниях не является доказательством того, что Левицкий связан со шпионами.
В мраморном холле на Пронина набросился Железнов, от которого пахло кофе и поездом. В руках он держал свою излюбленную кепку-букле, которую с форсом носил даже в сильные морозы.
— Возвратился? Молодец!
— Срочно вызвали. Говорят, товарищ Пронин требует!
— Да вот поручили рождественское дело. Ничего особенного, но без тебя обойтись не могу.
— Ну уж и ничего особенного! Мне намекали, сам нарком взял это дело на карандаш.
— Вот сейчас у Коврова все поймешь, во всем разберешься. Просто слушай, о чем мы балакаем, и запоминай.
Пронин присвистнул, головой показывая путь к лифту и далее — в кабинет комиссара.
Ковров сидел за столом мрачный. Даже не поднялся навстречу визитерам.
— Ну, вот вас и двое. Надеюсь, теперь-то дело раскрутится. Мне уже сегодня нагоняй сделали.
— Есть продвижение. — начал Пронин, — по линии Левицкого я опросил свидетелей.
— Мелко плаваешь, Пронин. Разве это твоя работа — дворников допрашивать? Левицкого надо арестовать незамедлительно, а ты займись теми, кто был в ту ночь на телеграфе.
— Арест Левицкого считаю преждевременным. А вот «эмку» надобно найти поскорее.
— С «эмкой» ребята шустрят. Кирий дает стране угля. В Москве следов не нашли. Один шофер дал показания, что у него покупали бензин для неизвестной «эмки». Это случилось в районе большого строительства, в поселке Железнодорожный. Километров двадцать-тридцать от Москвы. Шофер из местного треста. Номера он, конечно, не запомнил. Но для государственных автомобилей бензин у шоферов не покупают. А частных «эмок» в районе Железнодорожного и Ногинска не имеется.
— Ну и что? Это вполне мог быть какой-нибудь проезжий частник из Москвы.
— По описаниям водителя, пассажиры «эмки» — какие-то вертлявые молодые люди. На солидных собственников автомобиля не похожи.
— Ну и что?! Шофер какого-нибудь академика вполне мог подвозить своего товарища в пивную. Или везти слесаря на дачу патрона. Зыбкие доказательства, зыбкие.
Ковров щелкнул пальцами по пресс-папье:
— Опять ты, Пронин, разводишь скепсис! Никого не подозревай, никого не арестовывай, во всем сумлевайся. Так?
— Лучше так, чем как слон в посудной лавке.
— Помолчи уж. Нужны результаты. Ты выяснил, где находятся коды — в СССР или уже за кордоном? Это первым делом нужно установить. От нас ждут точного ответа.
Пронин смотрел в сторону — кажется, разглядывал портрет Дзержинского над столом Коврова. Хорошая фотография, Феликс Эдмундович на ней, как живой.
— Этот факт мы установим за сутки! — брякнул Железнов, желая спасти ситуацию.
Пронин посмотрел на него с почти брезгливым удивлением.
— Ты уж молчи, Виктор. Знаешь, как сейчас молодежь говорит, помалкивай в тряпочку, — продолжал Ковров. — Знаю тебя, как облупленного. Против своего папаши не пойдешь. Если Пронин скажет — плевать на этот факт, ты плюнешь и разотрешь. И ни про меня, ни про товарища наркома не вспомнишь. Для тебя Пронин — и нарком, и папа римский. Молчи! Молчи, а то я сейчас столько лишнего наговорю, что, мама, не горюй. Молчи! У меня от твоих вопросов голова кругом. Пора тебе, Железнов, выйти из образа моложавого идиота. Я в твои годы… Вот Пронин знает. Пронин все знает.
Пронин молчал. Это была не маска равнодушия. На него действительно накатила апатия. Такое случается в начальственных кабинетах, когда Пронин вдруг осознает, что влип в серьезную растрату полезного времени.
— Левицкого нужно арестовать сегодня же! Сию же минуту! — не унимался Ковров.
— А я напишу рапорт лично товарищу наркому, что арест повредит делу, — сказал Пронин и картинно зевнул — как сытый кот.
— Руки выкручиваешь? Ну, погоди у меня. Пока что я отвечаю за это дело. Ты сперва меня из этого кабинета на снег выведи, а уж потом пиши рапорты.
— На снег — это завсегда можно. Дело недолгое. Слушай, Ковров, я тебе серьезно говорю. Арест повредит делу. Я уже знаю, что Левицкий нам врет. Значит, у меня есть оружие против Левицкого. Дай мне его припугнуть арестом. Это гораздо полезнее самого ареста. Ну, это же арифметика, ты же арифметику-то изучал.
— Ты у нас больно образованный стал. Ученый. Небось думаешь, мы все — это арифметика, а ты — тригонометрия. Иди, босяк, работай.
Ковров остался наедине со своими мрачными мыслями, рядом с проклятым телефоном, от каждого звона в котором комиссара передергивало.
Центральный телеграф
— В Бресте-то потише было? — спросил Пронин Железнова, когда они вышли в метель. Железнов лихо натянул любимую кепку.
— В Бресте вообще-то порохом пахнет. Поймали провокатора. За немцев агитировал. Дескать, придет хозяин с Запада, и жизнь станет слаще.
— Немец, что ли?
— Да нет, нашенский. И по национальности вроде не из немцев. Настоящая его фамилия — Белогубов. Бухгалтер из Смоленска. Ненадежный народ эти бухгалтеры. Каждого сажать можно — или за растрату, или за измену Родине. Но не можем мы всех бухгалтеров посадить. Кто-то должен вести
