Левицкий ссутулился и еще сильнее укутался в плед.
— Вы понимаете, Иван Николаевич… Как мужчина, вы должны меня понять… Два месяца назад была у меня одна клиентка. Иногда я делаю и дамские пиджаки. И она…
Пронин прервал его дирижерским движением руки:
— Все понятно. Ни слова больше. Напишите мне только адрес. Я должен проверить, где вы были в ночь на первое января, и указать в отчете показания свидетелей. Иначе эта история никогда не закончится.
Железнов догнал Пронина на улице Горького, возле киоска «Мороженое». Он сиял и от прилива эмоций, несмотря на мороз, вертел ушанку в руках.
— Иван Николаич, я тут такое раскопал… Сведения точные! Этот Левицкий! — Железнов радостно хихикнул. — Этот самый портной, оказывается, посещает дамочку. Ей тридцать два года. Представляешь? Она у него вроде содержанки. Есть еще у нас пережитки! Я тут написал отчет для Коврова. И в новогоднюю ночь, и позже он проводил у нее время. Седина в бороду!
— Давай сюда отчет, — хмуро сказал Пронин.
Железнов протянул ему бумагу, аккуратно сложенную в конверт. Пронин на ходу порвал отчет на мелкие кусочки.
— Что не так, Иван Николаич? — Железнов возмутился. — Ерунда какая-то.
— Ерунда, что ты, Витька. Мы, брат, не гинекологи. Мы чекисты. Иногда нам приходится и в постель к людям лезть. Это противно, но иногда приходится. По острой необходимости. Понимаешь, по острой! Но нужно сохранять деликатность, сохранять человеческий облик. Иначе мы превратимся в ищеек, а то и в сладострастных сплетников. Ты вон с бабками на лавочке обсуди амурные приключения старика Левицкого. Понято?
— Понято, — понурил голову Виктор.
— Мы выясняем алиби Левицкого. Если у тебя есть свидетельства его пребывания на квартире гражданки в новогоднюю ночь, то алиби мы установили окончательно. И — шабаш. Больше нас личная жизнь товарища Левицкого не интересует. И не смей об этом распространяться. Иначе будешь распоследней бабой.
— Да я уж понял, Иван Николаевич.
— А ты не только пойми, но и запомни. Мы, между прочим, должны еще Левицкому «эмку» найти. Это наша прямая обязанность.
— Кирий с ребятами отправился в Ногинский район. Туда, где видели подозрительную «эмку».
— Это где бензин покупали? Ну-ну. Дорогу осилит идущий. Но я чувствую, что одним Ногинским районом дело не решится.
— У меня есть список всех «эмок», находящихся в частной собственности. Есть около пятидесяти свидетельств о местонахождении различных подозрительных «эмок».
— Подозрительные — это те, для которых шоферы бензин покупают с рук? Нет, так мы никогда не найдем автомобиль Левицкого. Тут нужна схема посложнее. Первое. Воры могли избавиться от автомобиля. Зачем им возить с собой улику? Подозрительный автомобиль обременяет. Значит, нужно искать «эмку» разбитую, взорванную или выброшенную.
— Об этом мы не подумали.
— Я не подумал, я. Будем наверстывать. Есть и второе. К крыше «эмки» Левицкого шофер приделал металлический багажник. Я взял у старика фотографию автомобиля с багажником. Если враги рискнули использовать автомобиль — они могли оставить багажник. Штука полезная. Но «эмок» с такими багажниками немного. Это слишком явная примета.
— Думаешь, они от нее избавились?
— Скорей всего. Но есть шанс — двадцать процентов из ста, — что они пожадничали. Ведь ты же не рассчитываешь поймать шпионов, которые разъезжают на ворованной «эмке»? В лучшем случае мы найдем каких-нибудь уголовников, которые даже при желании не смогут нас вывести на заказчиков.
Виктор уже нахлобучил шапку и поеживался на ветру.
— А меня Райхман вызывал. Обсудить белорусские дела. Размах у него!
— Да уж куда нам до молодого, да раннего Райхмана.
— Он и про вас спрашивал. Говорит, «мы теперь в одной лодке».
— А почему «теперь»? Мы с ним всегда были в одной лодке. Чекисты, как есть. Странные разговоры.
Ковров встретил Пронина угрюмо. С каждым днем он выглядел все мрачнее. Молча указал на кресло и без приветствий начал:
— Бумага на тебя, Иван Николаев. Сурьезная бумага. Опасно ты ходишь, Пронин. Бдительность потерял. Потонешь, дурачина, и меня за собой в трясину потянешь.
— А что стряслось-то?
— Стряслось! — крикнул Ковров. — Ты рассуждаешь, как на светском рауте. Или у тебя железная выдержка, или ты потерял чувство опасности. И то, и другое глупо.
«Значит, железная выдержка — это глупо, — думал Пронин. — Любопытно, расследование по телеграфу его уже не интересует?»
— Еще скажи спасибо, что бумага пришла ко мне! А то бы нас двоих отправили за Можай без предупреждения. Хочешь стать мертвецом?
— Горю желанием.
— Тогда читай. — Ковров достал из папки бумагу и швырнул ее Пронину.
— «Троцкистско-зиновьевский подпольный, центр…» Ерунда какая-то. Меня ж туда внедряли! «Вредительская деятельность… Базаров… Крестинский…» Курам на смех! Даже убийство мне приписали. А Базаров, значит, невинная овечка?
— Поверь мне, Иван Николаич, гораздо более смешные бумаги становились роковыми для десятков честных большевиков. Целую роту можно составить из оклеветанных. Только эта рота никогда не поднимется в бой, потому что мертвецы не поднимаются из-под земли. Поэтому отставить шутки. К этой бумаге нельзя отнестись легкомысленно. Ты знаешь, что вчера такая же бумага пришла на Райхмана? Да- да, на нашего цветущего балетомана и любимца Фортуны!
Пронин сохранял каменное лицо. Только седоватая прядь упала на лоб.
— Ты не удивлен? — насупился Ковров и продолжил кричать: — А если нас всех сдадут в утиль? Если мы все не оправдали доверия? Знаешь, какая в нашей работе форма отставки? — Ковров провел рукой по горлу. — И — «напрасно старушка ждет сына домой». Ты понял?!
— Ты так кричишь, как будто с Барнаулом разговариваешь. А я рядом, в метре от тебя, — Пронин зевнул.
Ковров встал. Поднял руку — кажется, он хотел ударить Пронина — и разочарованно рубанул воздух. Потом со скрипом крутанул сапогами по паркету, изображая па из лихого казачьего танца, и замер.
— Сделаем следующим образом, — сказал он уже не так громко. — Я вынужден подать рапорт наркому о том, что ты замедлил работу с Левицким. Внесу предложение ударить по тебе выговором. Нам всем необходимо, чтобы в этой заварухе хотя бы я остался в безопасности.
— Ясно.
— Что тебе ясно? Думаешь, предатель Ковров, карьерист, иудина душонка? Врешь! Я действовать буду. Вас, дураков, выручать. Кто-то ведет против нас игру. Возможно, грузинские товарищи или ленинградцы. Так пускай они думают, что я против вас, что я хочу потопить и Пронина, и Райхмана.
Пронин продолжал сидеть — нога на ногу — и говорил с Ковровым профессорским тоном:
— У тебя шпиономания. Во-первых, я мало знаком с Райхманом, и объединять нас в группу — верх идиотизма.
— Это не я вас объединил. Это…
— Я тебя не перебивал. Хотя говорил ты похуже Цицерона, Лютера и Керенского. И вместе взятых, и по отдельности. Я не вхожу ни в какую группу, кроме ВКП(б). В моем досье, как тебе известно, написано: «Во фракциях не состоял». И никаких грузин и ленинградцев не существует.
Ковров хмыкнул. Он уже снова сидел в кресле, обхватив ладонями дряблые щеки.
