— Будем говорить как джентльмены. Я обещал вам через пару дней назвать фамилию моего человека. Срок вы, надо сказать, выдержали. А я привык держать слово. Вы легко найдете этого человека. У вас ведь на каждого советского гражданина досье имеется. — Роджерс фыркнул. — А он под своей собственной фамилией живет. Обыкновенный гражданин советский, ничем не выдающийся. Живет, хлеб жует, кваском запивает. На таких советская власть держится. А все-таки он ваш смертный враг. Проглядели вы врага-то, сыщики.
— Москвич?
— Вас, Пронин, только одно интересует — москвич, не москвич. Помешались вы все на московской прописке. Из подмосковных он, из подмосковных. Про город Ногинск слыхали? Бывший Богородск. Вот там он живет. На Глуховской текстильной фабрике работает. Пролетарий! Механиком работает. Почти стахановец. Общественник — прямо как бухгалтер Гасин. Назвать фамилию? Извольте. Самодин Аркадий Палыч. По анкетам — потомственный рабочий. Удалось ему кое-что о своем прошлом скрыть. Даже не о своем — сам- то он тихую жизнь прожил. А о прошлом отца своего, заводчика Шамордина. Подправил фамилию в документах — и вперед. Еще в девятнадцатом году подправил. Совсем юнцом был. Зачем я вам это рассказываю? Не ради дачки. Я ж вам не верю. Вы пообещаете дачку — а дадите кастетом по темени. Ваш стиль мне известен. Зачем же я вам это рассказываю? Просто я устал. Загоняли вы меня, Пронин. У каждой лошади и у каждого человека есть предел. Отпустите меня в камеру, я хочу спать. Я буду долго спать, до завтрашнего утра, а может быть, до самого обеда.
Пронин улыбнулся, развел руками. Насильно мил не будешь, если Роджерс не хочет продолжать беседу — пущай отправляется спать. Значит, Аркадий Павлович Самодин, потомственный рабочий по анкетам и сын заводчика в реальности. Или Роджерс тянет время, подбрасывает нам неверный след?
— Ты слышал, Виктор? Как тебе этот сын заводчика?
— Поедем прямо сегодня?
А Роджерс сидел на кушетке и совсем не хотел спать. «Зачем я выдал им Самодина? Пронин меня загипнотизировал. Вздор, я просто нечеловечески устал. Надеюсь, что они мне не поверили. Да и Самодин умеет бегать. У меня еще есть шансы, если они оставят меня живым. Если я дождусь своих… Через полгода в этом подземелье, как и во всей Москве, будут хозяйничать немцы. Главное, чтобы НКВД не оклеветало меня перед ними. А ведь все карты у них на руках…»
Две «эмки» и грузовик пыхтели на площади Дзержинского. В Ногинск Пронин позвал всех своих, плюс роту автоматчиков — на всякий случай. В головную «эмку» уселся сам Пронин, а сзади — Железнов с Кирием. Адам крутил баранку. Старшим по второй машине был Миша Лифшиц.
— Путь-то далекий, Адам. Когда-то город Богородск был любимым местом отдыха для ямщиков, которые мчались из Москвы во Владимир. Тихие были времена. Сейчас все спрессовано.
— Роджерс, между прочим, не гарантировал, что коды у Самодина.
— Ну и что? Нам же не гарантии нужны, а коды. Не поймав Самодина, мы все равно не закроем дело.
Город Ногинск засыпал рано. Времена ямщиков и красных фонарей давно прошли. В этом городе стоял первый в мире памятник Ленину. Скромный неказистый памятник. Ленин изображен без кепки, правая рука согнута в локте, вождь поднимает к небу крепкий кулак. Поза, честно говоря, невыразительная, и весь облик вождя далек от золотого сечения. Явно над этим памятником не работали Фидий, Фальконе и Коненков. На постаменте — серп и молот в обрамлении колосьев… Дело было так. Сначала рабочие глуховской фабрики хотели открыть скульптуру Ленина. Рано утром, когда все было готово для торжественного открытия скульптуры, пришло известие о смерти вождя… И глуховские рабочие открыли первый в мире памятник Ленину — в день смерти Ильича. Так что скульптура скромная, но историческая! Пронин попросил Адама остановиться возле памятника. Эх, жаль, цветов он не захватил. Подошел к постаменту, очистил его от снега. Памятник Ленину, памятник тому доверию, с которым глуховские рабочие приняли советскую власть. А теперь затесался в их ряды предатель, двурушник. Пронин снял шапку, поклонился памятнику. Вслед за ним к постаменту подошли Железнов, Кирий, Лифшиц. Вдруг они услышали тихий хрипловатый голос:
«Смело мы в бой пойдем за власть советов!…»
Это Пронин отошел в сторонку и запел. А товарищи его поддержали молодыми голосами. Революционная песня звучала как молитва перед боем — негромко, приглушенно, чтобы никого не разбудить.
— Ну, а теперь — сарынь на кичку! — громко прошептал Пронин и залихватски вскочил в машину. Все сомнения, рассуждения уже в прошлом. Сейчас — только охота на Самодина.
У Пронина горели глаза, а пальцы сами сжимались в кулаки. Железнов был серьезен, собран, только правая нога в сапоге то и дело дергалась. А богатырь Кирий блаженно улыбался, предвкушая хорошую драку. Уж он-то оставался спокойным, что твой слон. Адам аккуратно остановил автомобиль на заледенелой площадке. С вечера заметно подморозило. Кирий натянул дубленые рукавицы. На подходе к Самодину он, конечно, их снимет: стрелять в толстых, рукавицах невозможно. Но у признанного первого силача Госбезопасности руки мерзли, как у девушки.
Самодин — человек семейный. Два года назад у него родился сын. От фабрики им предоставили просторную отдельную комнату в коммунальной квартире с удобствами. Там-то и проживал механик Аркадий Самодин в ореоле семейного уюта. Но у него в Ногинске имелась еще и теща. Та жила далеко от Глухова, в центре города — на улице III Интернационала. Жила в деревянном доме с огородом и палисадником. Добротный купеческий дом после революции разделили на три квартиры, в которых поселились рабочие семьи. Теща Самодина — старуха Игнатова — жила на первом этаже. Ей и фамилию-то дала советская власть. До революции у нее было только имя да отчество, а фамилий жители далекой забайкальской деревушки не имели. Была она просто Алевтинкой, по отчеству — Игнатовна. В той местности хлебными делами заправлял кулак Антип Чуров. Уж он умел выжимать из бедняков все соки! После революции Алевтина рванула в Каширу, на большую стройку. Вступила в комсомол. Советская власть разогнула ей спину.
Она и не знала, что мироеда Чурова уже в 25-м году зарезал сосед — совсем еще мальчишка, двадцатилетний Кудряшов. Здесь обошлось без классовой борьбы. Просто Чуров по старорежимной привычке считал необходимым поразвлечься с каждой молодкой в округе. Ну, и нарвался на ревнивца из молодых. И дали Кудряшову всего пять лет. Он вернулся из лагерей заматеревшим и теперь работал трактористом в колхозе «Ленинское знамя», в котором выполняли директивы райкома бывшие батраки Чурова…
…Вдова-пенсионерка жила с размахом: две комнаты и подпол. И никто ее не уплотнял, напротив, Алевтине помогали по профсоюзной линии. Правда, наслаждаться жизнью ей было затруднительно: на тяжелой работе она надорвала позвоночник и теперь передвигалась с трудом. Если бы не бесплатная медицина — пропала бы фабричная вдова. А квартира у Алевтины Игнатовой была что надо. Пронин успел навести справки, что Самодин поддерживает добрые отношения с такой перспективной тещей. Пронин принял неожиданное решение: Миша Лифшиц должен был развернуть «эмку» и отправиться в центр Ногинска, к самодинской теще на блины. С Роджерсом Мише везло: три раза именно он нападал на след. Может быть, и с Самодиным повезет?
— Остановишь за квартал. Нет, за два квартала до этого самого дома номер четырнадцать. Я так понимаю, Самодин — человек опасливый, осторожный. Профессионал.
Адам просигналил грузовику. Обе машины остановились в опрятном и тихом дворе рабочего общежития. Общежитие безмолвствовало. Лампочки горели только в коридорах. На общих балконах висело леденеющее белье. Да, его вывешивали даже зимой. Возле подъезда, на перилах висел чей-то ковер, выбитый и промытый на снегу. Его без опаски оставили во дворе.
Пронин кивнул Кирию. Двухметровый чекист, беззаботно покуривая, пошел на разведку.
— Я бы мог пойти. Кирия-то за километр видно, как Шаболовскую башню.
— Угомонись, Виктор. Каждому свое, а приказы не обсуждаются. Хороший вечер перешел в хорошую ночь. Как-никак шестьдесят километров мы проехали без происшествий. Благополучно все началось. Ты теперь удачу не спугни.
— Что-то вы, Иван Николаевич, напускаете важности. Рота автоматчиков, нас семеро — и одного фабричного механика не повяжем?
— Ты не забывай, что он в курсе, что Роджерс и Дитмар уже у нас. Рисковать нельзя. У нас серьезный
