помню ту ночь, когда она рожала, – говорил Лютер, глядя на дом. – Я помню ее крики. Эмили была счастлива от этого. Она делала все, чтобы Шарлотте было еще хуже.
– Ее держали в нехорошей комнате?
Он кивнул, но потом опустил голову.
– Хуже. Эмили заперла ее в туалете, когда подошло время.
Мне показалось, что в его глазах стоят слезы.
– Что? То есть когда она рожала? – спросила я.
Он кивнул.
– Она оставила ее там на несколько часов, а когда дверь открыли… ну, я полагаю, инстинкт взял свое. Шарлотта перекусила пуповину и сама завязала. Она вся была в крови. Эмили разрешила положить младенца в детскую, но несколько дней спустя я видел, как она тайком вышла из дома, неся в корзине ребенка. Я проследил за ней и видел, как она оставила младенца в поле возле дома Дугласов. Когда она ушла, я пришел к Карлону Дугласу и его жене и сказал им, что кто-то оставил младенца на их земле. Они с радостью взяли его. Дугласы назвали его Хомером и заботились о нем, как только могли. Эмили относилась к нему довольно недоброжелательно и всегда прогоняла его из дома.
– Но Шарлотта наверняка понимает, кто он, да? – спросила я.
– Даже если это так, она никогда об этом не говорила.
– Ты никогда ей не говорил об этом? – спросил Гейвин.
Лютер посмотрел на нас и отрицательно покачал головой.
– Я считал, что это будет слишком жестоко для нее и принесет ей слишком много боли. Вместо этого, когда Эмили наконец отправилась в ад, я все чаще стал приводить Хомера к нам, пока он не стал частью нашей жизни, и теперь, вы видите, он проводит у нас почти все время.
– Шарлотта должна была заметить родимое пятно, если я его увидела, – сказала я.
– О, я думаю она догадывается, кто на самом деле Хомер. Она не заявляет это вслух, но ей это и не нужно.
– А Хомер знает? – спросил Гейвин.
– Не так подробно. Он так же, как и она… чувствует окружающее, он познает все вокруг быстрее через чувства, чем через слова. Он часть здешней природы. Хомер чувствует себя как дома на этих полях, с этими животными, деревьями и холмами, да и со всем, что живет здесь. Ну, – он снова наклонился к мотору своего грузовика, – вот и вся история. Вы хотели узнать ее, и вы узнали. Я не могу гордиться семейной историей Буфов. Все, что я могу сказать, так это то, что даже их предки были жестокие, подлые люди. Они были теми владельцами плантаций, которые всегда плохо обращались с рабами. Мужчины насиловали и били их, а женщины заставляли их работать до изнеможения. Западное поле – поле смерти рабов. Там нет табличек, но я знаю, где их кладбище. Мой папа показывал его мне. Если раб заболевал, рассказывал мне папа, они закапывали его живьем.
– О, как ужасно! – воскликнула я.
– Ну как, хочется еще быть частью этой семьи? – спросил он.
– Я не хочу отрекаться от Шарлотты, – сказала я.
Он кивнул.
– Да, думаю так оно и есть.
Лютер вытер шею тряпкой.
– Ну и жара сегодня, да?
Гейвин рассмеялся.
– У нас тут есть пруд, в котором можно поплавать, там, за холмом, напротив Хаудли Фред, – показал он. – Пройдете по тропинке и держитесь левее, пока не увидите большой дуб. Там есть небольшой причал с лодками. Вода поступает из подземных родников, и поэтому она холодная. – Он улыбнулся. – Мы с Шарлоттой любили украдкой убегать туда.
– Здорово! – сказал Гейвин.
– Да, думаю поместье не может отвечать за тех, кто им владеет. Хотя это бремя должно чувствоваться, – добавил он и кивнул. – Должно.
Затем наступило долгое молчание, и мы на мгновение задумались.
– Нам лучше пойти проверить, чем занимается Джефферсон, – напомнила я.
– Хорошо, – согласился Гейвин.
– Лютер?
Он взглянул на нас.
– Спасибо за то, что доверил нам эту историю.
– Я решил, раз ты тоже прошла через боль, то поймешь.
– Да.
– Мне нужно смазать этот грузовик, – сказал Лютер. – Это моя обязанность. На случай, если Шарлотта будет обо мне спрашивать, – добавил он.
– Мы сообщим ей, – обещала я. Гейвин взял меня за руку, и мы направились назад к дому.
