Энергичный шестидесятилетний мужчина крепкого телосложения, он целыми днями давал уроки, играл на органе и вел оркестровые репетиции. По вечерам записывал озаряющие его мысли, до которых днем не доходили руки, и продолжал работать над своими сочинениями. Раздраженный, он призывал на помощь сыновей, преданных учеников, возможно, даже жену. Если они не успевали за его диктовкой или не понимали значения нот, которые он пропевал, он вырывал у них бумагу и сам выводил темы на нотном стане. Неразборчиво, коряво, неправильно. Наверное, Анна Магдалена жаловалась в коридоре своему взрослому пасынку: «Помоги отцу, я не справляюсь. Зайди к нему, сделай за него эту работу, он болен».
Любой современный врач незамедлительно проверил бы уровень сахара в крови и целенаправленно расспросил бы о прочих симптомах. Потеря веса? Обильное мочеиспускание? Постоянная жажда? Анна Магдалена не связывала неподъемный ночной горшок, который каждое утро выносила по лестнице во двор, с ухудшающимся зрением своего мужа. Замечая его худобу, она велела подавать ему еще большие порции жареного мяса и мучных изделий. Полагая, что тогда и незатягиваюшиеся раны на его ступнях, не позволявшие ему носить новую обувь, заживут быстрей. Когда он упоминал о жажде, она заказывала больше пива. Она хорошо заботилась о своем муже и, сама того не подозревая, загоняла его в могилу.
Он страдал возрастным сахарным диабетом, сопровождавшимся или вызванным чрезмерным питанием, алкоголем, курением трубки и недостатком движения. От своего дома до работы он проделывал не более сорока шагов, и единственной физической нагрузкой был подъем по лестнице к органу. Почки не выдержали, кровеносные сосуды перестали справляться со своими задачами, а нервы, в особенности ценный зрительный нерв, расстроились. Его кровь была сладкой и вязкой, как мед. Ни сам Бах, ни его жена не подозревали о разрушении организма человека-атланта, поддерживавшего семью, город Лейпциг и всю музыкальную жизнь Европы. Он плохо видел — ему требовалось больше свечей.
Баха посетил английский окулист, целитель, разъезжающий по миру с чемоданчиком инструментов. Он поведал Баху о своих хирургических подвигах, подав надежду отчаявшемуся композитору. Операция стоила целое состояние, успех, казалось, был гарантирован. Врач в сопровождении двух ассистентов подъехал к дому Баха в коляске, размалеванной широко открытыми глазами. Анна Магдалена встретила его и проводила наверх, в библиотеку.
Женщину передернуло, но она не могла отогнать от себя зловещие мысли; ее зачаровал контраст между абстрактной, сублимированной вариацией 25 и совершенно конкретной болью жутчайшей операции. Она представила себе, как ассистенты придвинули к окну широкое кресло с подлокотниками и подложили под голову Баха подушку. Привязали ли они к креслу его руки кожаными ремнями? Как бы то ни было, маленьким ножом врач сделал несколько надрезов, сначала на одном глазу, затем на другом. Поскоблил щеточкой под роговицей и настоял на обильном кровопускании. После чего уехал, оставив обессиленного пациента в состоянии шока. Анну Магдалену рвало на кухне от увиденного зрелища, и она не смогла попрощаться с целителем. Через день повязку сняли, и на короткое время к композитору как будто вернулось зрение. Его шатало при попытке подняться, у него был землистый цвет лица, полностью отсутствовал аппетит — но он видел! Излечение, однако, оказалось временным. Глазного хирурга вызвали снова, и он вторично напал на Баха со своими скальпелями, крючками и скребками. В тот же вечер он покинул город. Это было 8 апреля 1750 года.
С тех пор Бах не вставал с постели. Его лихорадило. Он лежал в полной темноте. Перед смертью он попросил ученика исполнить ему хорал. В тексте хорала говорилось о предстоящей встрече с Творцом. Возможно, его близкие пели хорал на его смертном одре, на четыре голоса, и сопрано Анны Магдалены неуклонно взмывало вверх на фоне сопровождающих мужских голосов.
Верил ли Бах в эту встречу? По преданию, Бах умер «тихо и мирно», в восемь пятнадцать вечера. На улице было еще светло, но солнце уже готовилось к заходу. Несмотря на то что Бах жил в середине восемнадцатого века, он сохранил средневековое мировоззрение. Рационализм и эмпиризм не вписывались в его мышление, если это не касалось сочиняемых им фуг. Он был убежден, что у него есть защитник, обеспокоенный его судьбой. Во второй половине восемнадцатого века было проще, думала женщина. С наступлением эпохи Просвещения стало легче понять ход человеческой мысли. Смерть Баха попросту не укладывалась в голове, если только не вообразить его ребенком, который во имя жизни всецело полагался на родителей, воспринимая их как своих ангелов-хранителей. Как могло случиться, что умнейший композитор всех времен привнес эту детскую доверчивость в свое религиозное мышление уже в зрелости? К интеллекту, естественно, это не имело никакого отношения. Испокон веков, во всем мире, у всех народов люди создавали религии, понимая, что держать удар в одиночку слишком больно, что осознание своей бренности невыносимо, что бестолковость человеческого существования оскорбительна. В каком-то смысле поклоняться своим богам было нетрудно, ибо безграничная вера запрограммирована в мозгу как стратегия выживания, точно так же как способность учить язык или слышать музыку. И заманчива. Кому не хочется иметь всемогущего защитника, кому не хотелось бы, чтобы его видели свыше?
Женщина сыграла эту трагическую вариацию, стараясь прочувствовать каждый голос. Средний голос с его жалобными секундами. Неравнодушный бас. Раздробленная на куски, растянутая до предела мелодия в финале совершенно осознанно обрушивалась вниз. Жуткий диссонанс в последнем такте перед повторением второй части: фа-диез и соль, громко, одновременно, вплотную друг к другу, отстаивали каждый свое право на собственное решение.
Он должен был знать. Что это неправда, иллюзия. Если Бах был способен
В новом доме все по-другому. Он такой большой — в нем две лестницы, три туалета и множество комнат. Привычная мебель из старой квартиры выглядит в нем жалко и сиротливо. До школы далеко — дорога ведет мимо незнакомых полей и недавно посаженных кустарников. Каждое утро мать провожает детей в школу, придумывая названия окрестностям: где мы видели мертвого зайца; где растут грибы- зонтики; где застаивается дождевая вода. После уроков она поджидает детей в школьном дворе.
Отец уезжает в двухмесячное турне. Когда он вернется? К празднику Синтаклааса. Когда по пути из школы уже будет почти темно. Слишком много ночей, чтобы сосчитать. За столом они жмутся ближе друг к дружке. Няня приходит чаще обычного; хотя мать и меняет свой рабочий график, она не успевает отвозить и забирать детей из школы. Осень выдалась холодной. Мать осунулась. Она заставляет детей надевать зимние куртки, а сама бегает в хлопчатобумажном жакете. Она кашляет. Болит горло. Она не придает этому значения. Поднимается температура. У нее едва хватает сил, чтобы предупредить соседку и позвонить на работу, после чего она теряет сознание. Врач, глядя на испуганные детские личики, говорит:
— Ваша мама очень больна.
Дочь кивает и берет брата за руку. Ей уже семь, она уже умеет читать, в то время как брат еще ходит в подготовительный класс.
Машина «скорой помощи» заезжает на тротуар и останавливается прямо перед дверью. После того как мать уложили в кабину, машина осторожно поворачивает за угол. Дети стоят в дверном проеме, за ними потрясенная соседка.
— Я тебе сегодня на ночь почитаю, — говорит девочка.
Мальчик в ужасе молчит. Глаза как плошки.
Импровизация, помощь соседей, гегемония непредсказуемости. Дети ночуют в разных местах. Погода не улучшается. Мальчик отказывается носить другую одежду и неделями ходит в засаленном тренировочном костюме. Врачи в больнице не советуют детям навещать мать, пока не установлена причина столь высокой температуры. Но они все равно приходят к ней каждый вечер. Им необходимо удостовериться, что мать там.
По утрам соседка помогает детям одеться и собрать рюкзаки. Она провожает их до угла, где они сливаются с толпой учеников, идущих в том же направлении, что и они. В школе они ведут себя как ни в чем не бывало и лишь на переменах во дворе следят друг за другом внимательнее, чем обычно. Мальчик играет в футбол с друзьями, а девочка чертит мелками классики на асфальте. В школе уже днем включают свет; в подготовительной группе мальчик склеивает пароход, а девочка, зажмурив глаза, занимается математикой, старательно выгибая левую руку, чтобы не размазать цифры. После уроков все дети
