– что бомбу оставил Кеннет Мир, чтобы разделаться с Хелен Лугос, – 1;
– что неведомый террорист подсунул ее, чтобы хоть кого-нибудь разорвало в клочья, – 3;
– что никогда не удастся выяснить, кто подложил бомбу, и с какой целью, – 8.
Если вы пробежали глазами эту белиберду, не став читать, я вас не виню; я привел эту сводку только потому, что мне обидно было выбрасывать материал, на который я потратил столько времени. Всего получилось двадцать четыре человека, хотя опросили наши ребята добрую сотню – следовательно, человек семьдесят – восемьдесят оставили свои мысли, догадки и намеки при себе. В пятницу вечером мы с Вульфом порешили, что самую популярную версию отвергаем. Гипотеза о том, что Оделл подложил бомбу сам, была для нас совершенно неприемлема. Его жена, конечно, знала бы об этом и не стала бы отдавать Вульфу сотню тысяч, чтобы он начал расследование. Да и зачем в таком случае Оделл взял бы с собой ЛСД? Потому что был наркоманом и боялся, что в решающий миг не совладает с нервами? Кремер с прокурором наверняка расследовали эту версию. Значит, нет. Исключается. Правда, одним из ее сторонников был Деннис Коупс, но это еще ничего не доказывает. Сол описал Коупса так: «Пять футов девять дюймов, сто шестьдесят фунтов, длинные каштановые волосы, ниспадающие на плечи, бакенбарды, которые не мешало бы подровнять, рубашка и галстук кричащих тонов, аккуратный серый костюм, тихий приятный голос, дергающиеся руки». Сол беседовал с ним дважды, но ничего полезного не узнал. Разумеется, он не спросил Коупса, знал ли тот, что Кеннет Мир имел привычку лазить в стол Браунинга и проверять, сколько там осталось виски, – хотя Сол не хуже Вульфа мог извлекать ответ на незаданный вопрос, с Коупсом он потерпел неудачу.
Собственно, именно так можно назвать итоги и всех остальных общений. В субботу, в четыре часа дня, мне уже начало казаться, что и от Сильвии Веннер я ничего не добьюсь. На нее стоило засмотреться: гладкая кожа, ровный загар, прелестная мордашка, которая при дневном свете казалась даже лучше, чем при искусственном освещении, голубые шорты и белая безрукавка с синими пластиковыми пуговицами. Мы сидели и уплетали цыплят, поджаренных Фрицем, йогурт с сухим печеньем, которое взяла с собой Сильвия, огурчики и морковь с сельдереем. Сильвия пила овощной сок, а я потягивал молоко, когда она вдруг спросила:
– Вы, конечно, знаете, что такое этимология?
– Ха! – сказал я. – Я работаю на Ниро Вульфа.
– А при чем тут это?
– Как при чем? Он знает больше слов, чем Шекспир.
– Вот как? Я о нем почти ничего не знаю. Однажды мы пытались затащить его в мою программу, но он отказался, и мне не удалось побеседовать с ним. А вы тоже увлекаетесь словами?
– Не совсем. Только в силу необходимости.
– А меня слова очень занимают. Вот я смотрела на вас, когда вы вытаскивали якорь, и думала. Взять, например, такие слова как «половой член» и «писька». Они начинаются на букву «п».
– Очень верное наблюдение, – заметил я, не моргнув и глазом.
– Так вот, они начинаются на «п», потому что с этой же буквы начинается слово «пенис».
– Черт возьми! Вы правы! – с восхищением произнес я.
– А такие глаголы, как «писать», «переспать» или «перепихнуться» – все начинаются с буквы «п». Что это – мужской шовинизм?
– Извините, не понял.
Сильвия отпила глоток сока.
– Неужели вам не ясно? Ведь женщины тоже отправляют естественные надобности, тоже мочатся. Но они вынуждены говорить, что писают, только из-за того, что на эту букву начинается «пенис». А если бы они говорили, что «висают»? Как бы вам это понравилось?
– «Висать», – задумчиво произнес я. – А, понял – от слова «вагина» или «влагалище». Да?
– Ну конечно. И еще «венерин холм», хотя, возможно, что это совпадение.
– Ну что ж, вы, пожалуй, правы. Точнее – «вожалуй, вравы». Вы не поверите, но лично я возражать не стал бы. Мне это даже нравится. «Простите, мне хочется „повисать“». Очаровательно!
– Я вам не верю. Это точно мужской шовинизм. Вот, кстати, еще пример. Палка. Или выражение «кинуть палку». Опять на букву «п». Причем это потому, что палка большая, а мужчинам наверняка хочется, чтобы пенисы были длиной с палку. Фута в три.
– Нет, это слишком много. Давайте помиримся на двух футах. Или хотя бы на тридцати дюймах.
– Не торгуйтесь. Даже два фута… – Она развела руки на расстояние, соответствовавшее, по ее представлениям, двум футам, хотя на самом деле там было двадцать восемь дюймов. Сильвия отправила в рот печенье. «Веченье». Потом сказала:
–Или возьмите слово «евнух». Какое еще излюбленное мужчинами ругательное слово начинается на букву «е»?
Я мысленно охнул.
– С ходу не соображу. Нужно подумать.
– Хорошо, подумайте.
Вот так меня мучала современная суфражистка, любительница этимологии, на борту взятой напрокат яхты неподалеку от берега Лонг-Айленда. Если вы заподозрили, что, приставая ко мне со столь легкомысленными разговорами, она надеялась или хотя бы пыталась меня соблазнить, – вы заблуждаетесь. Я, во всяком случае, ни поводов, ни «воводов» ей не давал. Даже на борту яхты в уединенном районе Атлантики я не готов лишиться своей чести за пару цитат из Оксфордского или Вебстерского словаря.
Словом, дамочка оказалась совершенно шальная. Закончив приставать ко мне со словами на буквы «х» и «б», она вдруг заявила:
– Послушайте, а чего вы ждете? Вы же до сих пор не задали мне ни единого вопроса про убийство.
– Какое убийство?
– Ну ладно вам! Неужели вы думаете, что я и вправду поверю, что вы позарились на мои ямочки на щечках?
– Нет. Лучших ямочек я, правда, никогда прежде не видел, но, на мой взгляд, другие части вашего тела заслуживают не меньшего внимания. Дело же в том, что один знакомый мне репортер полагает, что бомбу подложили вы, чтобы отомстить Браунингу, – вот мне и захотелось познакомиться с вами поближе. Посмотрев на женщину вблизи и поговорив с ней, я уже могу дать твердое заключение – убийца она или нет. Важно еще наблюдать, как женщины едят. Например, облизывают ли пальчики или нет.
Сильвия с подозрением посмотрела на меня.
– Вы и в самом деле… нет, разумеется, нет. Хорошо, будь по-вашему. Вы уже пришли к определенному выводу на мой счет?
– Еще не окончательно, но готов поставить десять против одного на то, что вы не подкладывали бомбу. Но ставлю три против одного, даже пять против одного, что вы догадываетесь, кто это сделал. Вы проработали там четыре года, всех знаете, а смышлености вам не занимать.
– Вашими устами бы да мед пить. Будь все так, как вы говорите, я бы сама окрутила этого паразита Браунинга, а не позволила бы Хелен Лугос увести его прямо из-под моего носа. Знаете, кого я бы могла полюбить?
– Нет, но хотел бы узнать.
– Так и быть, вам расскажу. Так вот, я могла бы полюбить мужчину, который способен доказать, что я не дура. Сама себя я убедить в этом не в состоянии. Нет, бомбу я не подкладывала, хотя вполне могла бы.
– А кто подложил?
– Я не… Ой, что я наделала!
Она запутала леску. Не нарочно, не для того, чтобы сменить тему, потому что полчаса спустя, когда мы ее распутали и, перестав ловить каменных окуней, перешли на ушастых, она сказала:
– Вообще-то я и вправду догадываюсь, кто это сделал. Я имею в виду бомбу. Но только не для протокола. Они всегда требуют, чтобы мы подписывали протоколы. Но я не настолько глупа.
Я наживил ей удочку и закинул.
– Что вы, я не из таких. Мне нужна только идейка, пища для размышлений.
