Полутемно. Головы копошатся во дворе угла. Слышен визгливый крик продавщицы поверх голов: «Некогда тут с вами, буду я вам тут считать! Берите ящиками!»
Все стали скидываться — по 6 рублей, брать ящиками. Я не могла найти компанию, я скооперировалась с одной женщиной. Набила две сумки и поняла, что больше набивать некуда. А тут уже скандал — у кого-то стащили деньги. У кого-то оказалось не 20 рулонов бумаги, а 19. А мне класть некуда... Вдруг вижу — мужчина одинокий со своими шестью рублями. Я ему: «Вам нужна туалетная бумага?» Он мне с радостью: «Родная! Дорогая! Какое счастье!..»
Перегрузила бумагу, а он мне: «Стою в темноте с интересной женщиной, и счастье, что она продала мне туалетную бумагу».
Пришла к Ермолинским, подарок купить уже не успела — купила только розы и захватила два мотка бумаги. Стесняясь, сунула Татьяне Александровне, жене. А она мне: «Ой, откуда?! Где ты достала? Это же лучший подарок!!!»
Прочел сценарий Дениса Драгунского «Фиктивный брак». А что? Есть неплохие страницы. Иные хуже начинали.
Договорился с Милой Голубкиной, чтобы она на него обратили внимание.
09.01.81 г.
«Мой Блок!» — открытие. Мой Бог — наитие. На белом свете, На белом снеге.
Страдал от пошлости, От бабьей дошлости, И мироздания Тащил вериги.
Не обольщаясь, Не совращаясь, Измучен жаждой, Он пил из луж.
Любовь — сомненье И вдохновенье, «Изменник гордый». «Несчастный муж».
Лились из света Слова поэта, По капле тихо Сочилась жизнь.
12.01.81 г.
Был вечер Михаила Ромма, Он был одет в простую раму, А в раме Ромм — в кино и дома: На оду шли — смотрели драму.
Все было медленно и грустно. Кто сдержан был, а кто смелее, И все прихвачено искусно, Как первым льдом, чуть-чуть елеем.
И снова Ромм предстал пред нами — Искатель, весельчак, рассказчик, Добряк, мудрец, душеприказчик, Учитель, друг и наше знамя.
Но в тишине огромной залы Каким-то зовом из загробья Фигура страшная вставала Живого подлинно- подобья.
И прояснялось вдруг наглядно, Как рот вдруг стал подобным щели, Как в нашем доме неприглядном, Минуя цель, выходят к цели.
Тогда понятно, что не прожил Он лет отпущенных далека,
Когда понятно, что лишь выжил Он чудом до такого срока.
И птичий профиль не случайно — Он был меж нами вещей птицей, А сам горел свечой венчальной На свадьбе черта и тупицы.
И святость этого не святость, А больше: жертва состраданья, Кинематографа завзятость В нем вызывала раскаянье.
Да, весельчак, мудрец, насмешник, Последний рыцарь дела чести, Но больше — кающийся грешник, В себе носящий жажду мести.
Что-то приятное есть в том, что слова «паек» и «пайка» имеют один корень.
Слишком много серьезных слов звучало сегодня, как «Привет супруге!»
01.02.81 г.
Дача у Юлиана Семенова — вполне особняк по западному образцу. На ночь выпускает собак (двух). Два этажа. Красиво. Был писатель-социолог Гарбовский. Приехал какой-то фээргэшный академик писать, что читают русские. Говорили о пути написания книги. Гарбовский слегка преподавал академику, хотел, и очень, быть полезным. Юлиан вел себя «от имени...» От имени новой советской послевоенной интеллигенции. Две прелестные дочери прислуживали - получалось очень мило и роскошно.
Старшая — художник (брюнетка), младшая, которую зовут Оля (кличут дома «Толстая»), — само очарование, 12-13 лет.
Толковали о Спор-клубе. Честно — не вижу, что будет. Далецкий - его друг: я не скрыл от него своего отношения к этому болтуну-паскуде. (Передача о личности, по Далецкому, — вещь простая и требует лишь осведомленности. Если спросить у него, он все объяснит и можно жить припеваючи. И все проблемы - это просто по молодости! Вот уже действительно сволочь! И даже не вполне ясно — заблуждается или сознательно подличает. Или боится?)
Семенов показался мне интересным, но он был слегка на взводе и «при деле» — встречал фээргэшника, причем не совсем так, как, мне казалось, это нужно делать. Даже если Семенов - работник органов безопасности или тот свободный человек, через которого могут идти неофициальные контакты, — он писатель.
02.02.81 г.
4-го в Союзе встреча с молодой режиссурой. Кто ходит на эти встречи — неясно, зачем ходят — тоже. Будут показывать «Айболит-66», а параллельно в Белом зале будет просмотр и обсуждение Дружининой. Наверное, в маленьком зале. О чем говорить? Стоит ли?
Разговор об этическом, наверное, интересует больше меня, чем молодых. Разговор об этическом — это боль. Но у ребят свое болит. Раскрыть какие-то вещи в творческом процессе у нас в кино? Например, путь к всеобщему пению!!! К поносу музыкального, поющего фильма. Когда пошла пьеса «Факир на час», там был заика. Он не мог говорить — врач ему сказал: «Пой!» Фельетон Жванецкого: те, кто говорит, — «этого не надо». Те, кто поет, — пожалуйста!
Эстрада и кинематограф пошли друг другу навстречу, эстрада и искусство слились в «Женщине, которая поет». Критерий сдвинут — все можно. Серость взбесилась, она претендует на талантливость. Бездарная девушка снимает в Минске «с рук», как Лебешев, она не может, не умеет, но кто ей запретит? Серость все сметает на своем пути, претензии на талант могут стать столь же смешными, как претензии на аристократическое происхождение. Дуют ветры массовой культуры, где мода — доминантна в зрительской ориентации. Но! Но своеобразие момента состоит в том, что хоть бездарное и талантливое живет в одной коммунальной квартире, талантливое остается талантливым, бездарное — бездарным.
Где все-таки критерий? Первое: чтобы не пугаться, надо установить свой счет. Надо спокойно относиться к завышению «обтественных» оценок бездарных произведений, надо спокойно относиться и к успеху Москвы, которая слезам не верит. И не надо отмахиваться от этого успеха. Надо сегодня больше доверять своим глазам! Это чтобы не совсем запутаться. Это чтобы иметь что-то за душой.
Итак, нарисую я ребятам веселенькую картинку и призову их к отрицанию сегодняшнего момента? Во- первых, они это знают без меня, во-вторых, так ли уже надо им это? Не нужно ли их ободрить?
Да, обсудить, но без равнодушия к их судьбе. С верой в них. С верой в наше искусство, в кино и т.д. — так, наверное.
Но ведь стало немилосердно трудно! Их интересует не это, им не легче, мое «трудно» — им счастье. Их интересует: «Как у Никиты Михалкова?» Что делать, чтобы получилось?
Им надо общаться. Говорить между собой. Вместе отдыхать? - Фи, какие бредни! Лично им это не нужно!
Так что же нужно от меня? Как работать с актером, как работать с детьми, как любить актера! Им надо рассказать об абстракционизме и фольклоре, об абсурдном и фольклоре, им надо рассказать о движении фантастического и реального, Им надо рассказать о создании произведения, о создании законов произведения. Это слишком частное нарушение.
Им надо рассказать о себе, о детском кино, об «Айболите», о критике, о глупости критики.
Все это надо бы рассказать, да кто будет слушать?
С ними можно посоветоваться.
Итак: завтра узнаю, кто будет, и решу, что говорить.
Кончается последняя страница, Но рано, рано подводить итог, Быть может, это только лишь исток, И хлынет вешней радости поток И потечет, и в дали заструится!
Кончается последняя страница! И это, право, вовсе не причал, Тут лишь начало тысячи начал, Чтоб только темной ночью не скучал, Когда от этой тесноты не спится.
