форме с настороженно-лукавым прищуром глаз. «Капитан?» — удивился Василий, увидев четыре звездочки на погонах. «Начальник», — оглянувшись еще раз, он беспрекословно повиновался. «Приказ, есть приказ», — заключил он и, медленно поднявшись по приставленной лестнице в вагон, стал присматривать место на полу где-нибудь поближе к двери. Опустившись на свободный тюфяк у центрального столба, Заикин бросил под голову вещевой мешок. «Вот так и отправимся», — прошептал он, утирая с лица холодный пот.
Только теперь Заикин рассмотрел, что на полу рядом с ним и под нарами одни лежали на тюфяках, другие, совсем тяжелые, — на носилках, но были такие, которые довольствовались одной лишь шинелькой. Таким приходилось эту одежину и под бока подстилать, и под голову подкладывать, и ею же одеваться. «Без шинели солдату не обойтись», — подумал Заикин, вспоминая рассуждения Петра Денисовича, согревшего его под своей шинелью. «Пригодна она на все случаи жизни. С ней перебьешься и в дождь, и в снег, а при беде — и в мороз. Безотказна она. Все вытерпит, ничего не страшится. А если есть у солдата свои думы, секреты, тайны, то и их сохранит, не выдаст. Коль случится, что не стерпит он, уронит под этой державной сукниной горькую слезу, то и об этом никто не узнает. А разве не бывает и такого, что где-то далеко-далеко от дома родного, после боевых походов пригреет солдат молодку под полою своей одежины. А та, с жадностью хлебнув здесь горячего, пьянящего душу солдатского дыхания, никогда не забудет этих часто совсем коротких, но самых счастливых минут своей жизни. Может, потом не раз она взглянет в ту сторону, куда повела солдата дорога войны. Словом, без шинели солдату не обойтись. Не случайно бывает так, что от прадедов к дедам, а от них к детям, внукам и правнукам сохранялись шинели бывалых солдат».
Заикину стало жаль, что нет теперь у него той первой, прожженной у походных костров и даже не раз продырявленной осколками офицерской шинели. Добрался бы он когда-то домой и повесил бы ее вместе с вещевым мешком рядом с отцовскими буркой да клинком, сбереженными со времен гражданской войны.
У двери, рядом с выходом, положили наиболее тяжелых. Лежавший рядом с Заикиным по другую сторону столба что-то еле слышно бормотал через бинты, которыми были плотно укутаны его голова, шея, грудь.
В темноте, когда в вагон прорывался блеклый лунный свет, на его груди поблескивало несколько орденов и медалей. Нельзя было определить его возраст. По глубоко запавшим глазам и заостренному носу можно было понять, что организм уже исчерпал весь свой запас сил и теперь истекают последние минуты его жизни. Лишь один раз, когда поезд, не снижая скорости, прогромыхал по множеству стрелок, бедняга простонал еле слышно, как бы боясь потревожить других:
— Сестричка, сестричка…
Никакой сестрички в вагоне не было.
Через какое-то время послышалось характерное горловое клокотание. На этом все и утихло.
Поезд пошел быстрее. Часто даже по стрелкам проносился вихрем, без снижения скорости, а у раненых возникал один и тот же вопрос: «Где же тот госпиталь? Говорили, что до него всего сотни полторы километров, а тут отмахали и ночь и полдня, а его все нет». Лишь когда на улице совсем стемнело, поезд сбавил ход и тихо подошел к высокой бревенчатой платформе. Началась разгрузка.
Рядом у каких-то развалин толкались женщины. Между ними резвились ребятишки. Заикин позвал одного мальчугана:
— Эй ты, рыжик! Поди сюда! — К нему подбежал босоногий, с веснушчатым лицом, вихрастый мальчуган.
— Как зовут? — спросил Заикин.
— Меня? Васька.
— Тезки, значит?
Мальчишка лизнул языком верхнюю губу.
— В школу ходишь?
— А то как же? Школа наша вон, — мальчик кивнул назад. — Только там госпиталь… А мы в библиотеке.
— Что это за станция?
— Э-э-э. Зачем тебе?
— Как зачем? Хочу знать.
— А ты кто? Может, шпион?
— Какой же шпион? Видишь, раненый.
— А может, ты так только, — присматриваясь к пустому рукаву, неуверенно протянул мальчишка.
От домиков послышался хриплый старушечий голос:
— Васька, окаянный! Ходь домой!
Мальчик убежал, а Заикин в ожидании машины опустился на брошенное под ограду толстое дуплистое бревно. Прислонившись спиной к забору, стал вспоминать о родных краях, о доме. Перед глазами появилась мать. Она выглядела сильной, полной жизни, такой, какой осталась в его памяти с детских лет, с той счастливой поры, когда и отец и мать были молодыми, а он, шустрый мальчишка, — их радостью и утехой.
3
Дивизия генерала Булатова, используя глубокий прорыв наших кавалеристов, значительно оторвалась от других соединений армии и вместе с конниками с ходу овладела одним из городков Правобережной Украины, уничтожив при этом оборонявшийся в нем гарнизон. Здесь и заняли круговую оборону. И все обошлось бы самым лучшим образом, если бы не оплошность тех же конников. Не предупредив дивизию, они ночью бесшумно поднялись и двинули вперед, думая с ходу освободить следующий город, который мог быть в ближайшие дни превращен отступавшим противником в крепкий узел обороны.
В дивизии на уход кавалеристов вовремя не среагировали. Если со стороны фронта и левого фланга были высланы и усиленные дозоры, и боевое охранение, то по обеспечению правого фланга ничего не было сделано ни штабом, ни замкомдивом полковником Соскиным, которому эти вопросы были вменены в постоянные обязанности. Не предпринял со своей стороны никаких мер и командир правофлангового полка подполковник Лымарь, прибывший в дивизию лишь накануне и вступивший в должность вместо убывшего по ранению полковника Рослого. Все остальное пошло само собой. Утомленные в многодневных непрерывных боях люди, получив приказ об отдыхе, повалились замертво, противник вроде бы только того и ждал. Нанеся внезапный удар по нашему правому флангу, он прорвался к району расположения штаба дивизии, вышел в тыл некоторых обороняющихся частей.
В результате дивизия к утру оказалась отрезанной от главных сил армии, которые к этому времени также были остановлены ударами двух сильных вражеских группировок. Расстояние между дивизией и другими соединениями достигло более десятка километров. На обоих ее потесненных флангах повисли хотя и небольшие по составу, но достаточно пробивные вражеские группы.
Обстановка в дивизии осложнилась еще и тем, что накануне был ранен начальник штаба, а ночью, при отражении напавшей на штаб немецкой мотопехоты, получил тяжелое ранение и сам комдив — генерал Булатов. Хотя он и остался в штабе, управлять частями у него не было сил. Раненный осколком в грудь, генерал потерял много крови и к утру находился в очень тяжелом состоянии. Вывезти генерала в медсанбат не удалось.
Тылы дивизии, не успев продвинуться за боевыми частями, оказались вне окружения. Хорошо, что рядом размещался медпункт дремовского полка. И теперь капитан Решетня не отходил от генерала.
Получив приказ занять оборону на новом рубеже, Дремов негодовал:
— Как позволили противнику прорваться к штабу?! Ясно — прозевали!
Приняв все меры боевого обеспечения, Дремов тут же начал отвод полка на участок наиболее
