— Надо бы снимочек, — тихо проговорила она, как бы лишь для себя, но Дремов услышал.
— Рентгеновский? Так он есть. Давно таскаю. Правда, несколько помят, но думаю, что нужное сохранилось. К сумке он.
Ядвига без труда отыскала снимок. Рассматривая против слабого света потемневшую пленку, она вздохнула.
— Кое-что можно разобрать, но надо бы вам показаться специалистам в медсанбате. Важно болезнь предупредить.
— Согласен, но теперь не до себя. Не это главное.
— Как сказать, — возразила Ядвига. — Время надо найти.
Проводив врача, Дремов еще долго смотрел ей вслед. «Может быть, сейчас где-то вот так же кого-то уговаривает и моя Аннушка».
4
Никогда не забывая о муже, Анна Павловна была уверена, что он непременно жив, а то, что о нем пока не удалось хотя бы что-нибудь узнать, она объясняла прежде всего тем, что с первых дней войны началось такое огромное движение людских масс в разных направлениях, что отыскать человека стало не проще, чем иголку в стоге сена. «Ему найти нас так же сложно, как и мне его. А что нет ответов из лагеря, так до этоли там теперь?» — рассуждала она.
Правда, в Москве после возвращения от следователя Анна Павловна на какой-то миг поверила «друзьям» — допустила мысль, что они говорили правду, и усомнилась в чистоте поступков и верности мужа, за что и казнила себя все эти годы. Заикаясь и перебивая друг друга, «друзья» настоятельно убеждали ее, что в молодости все возможно и что ее муж не составляет исключения. «Заграница. Масса соблазнов. Как не закружиться голове», — ухмылялись они.
«Друзья» настоятельно рекомендовали скрыть от дочурки, кто ее отец. «Нельзя калечить детскую душу». И хотя Анна Павловна их советы во внимание не приняла, на деле получилось так, что Зина своего отца не знала. Главной причиной было то, что родители Анны Павловны отнеслись к зятю далеко не доброжелательно. Его особенно недолюбливала мать, свалившая на Дремова всю вину за то, что Зина родилась вне брака, когда Анне только исполнилось восемнадцать. Внучку бабушка из рук не выпускала, а о том, чтобы ребенок находился у родителей, не хотела и слушать. Так что видел Иван Николаевич свою дочь всего несколько раз, и то когда она была совсем крошкой.
Поняв фальшь мнимых друзей, Анна Павловна поспешила с ними расстаться. Жила она в постоянной тревоге. Не спала ночами, ждала, что вот-вот постучатся в дверь. Боялась каждого шороха. Иногда возникала мысль бросить аспирантуру и уехать с глаз долой, но, с одной стороны, сдерживала ее почти завершенная работа над диссертацией, а с другой — понимание того, что, уйдя от людей, не уйдешь от себя.
Защитив диссертацию, она принялась настойчиво внедрять результаты своих исследований в практику нейрохирургии. А вскоре грянула война. В первый же день при налете фашистской авиации на Минск Анна Павловна была ранена: несколько бомб попало прямо в здание медицинского института. Очнувшись в санитарном поезде, она решила, что всем ее стремлениям, надеждам, да и горю пришел конец, что ей, раненной в голову, не выбраться из душного, задымленного вагона. Но такое тяжелое состояние продолжалось недолго. Увидев, вначале в поезде, а затем в госпитале, как, не щадя себя, трудятся не только врачи, но и санитарки, не отходя от раненых по нескольку суток кряду, лишь бы облегчить их муки, Анна Павловна переборола свой пессимизм. Она стала с нетерпением думать о том, как бы побыстрее выздороветь, а как только поднялась на ноги, не дожидаясь полного выздоровления, включилась в работу. Для госпиталя, не имевшего нейрохирурга, ее появление было счастливым случаем.
Прошло менее полугода, и об Анне Павловне пошла добрая молва. О ней стали говорить как о враче, знающем свое дело в совершенстве. Такого мнения было о ней и руководство и коллеги-врачи. Сама она испытывала особое удовлетворение, когда удавалось спасти от неминуемой гибели, казалось бы, почти безнадежных. Успехи в работе несколько заглушали точившую сердце тоску, но забыть о потере семьи Анна Павловна так и не могла. Когда же начинала оценивать возможные последствия, то приходила к заключению, что лучше не бередить раны.
5
После возвращения от Дремова Ядвига промаялась всю ночь, а поднявшись до восхода солнца, почувствовала расслабленность. Пошатываясь, она распахнула занавешенный плащ-палаткой вход в землянку и, опустившись на приступок, прислонилась спиной к сырой стенке. Хотелось наконец как-то избавиться от навязчивой мысли. Ей было обидно, что Дремов отнесся к ней как-то подчеркнуто учтиво, даже равнодушно. Ее появление на НП, как ей казалось, не произвело на него заметного впечатления. «А я-то любовалась им. Он такой мужественный, отважный, умный, что не полюбить его нельзя». Думая так, Ядвига вздрогнула. «Неужели вновь влюбилась? И опять с первого взгляда? Видно, первый урок не пошел впрок». Вспомнилось, как студенткой бегала с девчонками по анатомичкам, клиникам, стремясь прочно усвоить сложные науки, и о том, как перед выпуском совсем случайно познакомилась в пригородном поезде с чертовски симпатичным, рыжим, как огонь, лейтенантом-танкистом и с первого взгляда влюбилась в него по уши. Сразу после выпускного вечера пошли в загс, расписались, но радости только и было, что до свадьбы. Совсем скоро обнаружилась разность взглядов на самые важные вопросы жизни. Не проявляя терпимости к характеру своего огнеметного мужа, заявившего без всяких обиняков, что ему нужна домашняя женка, а не заумная докторша, сразу посчитала себя соломенной вдовой. Поэтому, когда его перевели в другой гарнизон, туда с ним не поехала. На том супружество и закончилось.
Потом Ядвига часто думала о своей несложившейся семейной жизни и, естественно, о муже, которого, очевидно, потому и оставила, что не успела по-настоящему узнать. «Молодость, в голове ветер. Вот и результат», — частенько вздыхала она. Слышала о нем в начале войны. Говорили, что здорово отличился в боях под Духовщиной.
Ядвиге казалось, что после разговора с Дремовым, состоявшегося недели две назад, когда он, заглянув в медпункт, поинтересовался ее службой, у нее появился повод надеяться, что ее приходу на НП Дремов будет особенно рад и воспользуется им для более близкого знакомства. Когда же надежды не сбылись и она почувствовала себя чуть ли не оскорбленной, у нее неожиданно возникла другая мысль: «Разве от него можно ждать скоропалительной любви? Хотя ты и мчалась к нему, словно втрескавшаяся девка, ты должна помнить, что он командир полка и обязан быть для подчиненных примером не только в бою, но и в личной жизни. Да не забывай и того, что Дремов человек несвободный. Тебе давно известно, что, потеряв семью, он не прекращает ее поисков и едва ли это можно объяснить только однолюбием, скорее за этим кроется сильная натура. Нельзя терять голову и мне».
И хотя Ядвига осуждала свои поступки, но проходили минуты, и у нее перед глазами вновь появлялся Дремов. И не просто появлялся. Она как наяву ощущала его легкое прикосновение к плечу. Замирая во власти неожиданно охватывавшего чувства, Ядвига слышала совсем рядом его голос и вроде даже видела его лицо. Казалось, вот он — ее несказанно любимый, суровый и сильный — такой, каким ей хотелось его постоянно ощущать. Накопленные за многие годы одиночества неистраченные любовь и ласка переполняли ее, и она была готова отдать их без остатка в любую минуту вместе с изболевшейся душой. Она лелеяла мысль прийти к нему на помощь, скрасить его нелегкий командирский труд.
О! Как дороги были ей эти ощущения! Ей хотелось, чтобы они сохранялись без конца, но где-то недалеко послышались выкрики, среди которых прозвучал и голос ее начальника — капитана Решетни. Очнувшись и вскинув горделиво голову, она поспешила к палатке тяжелораненых. Там она встретила главного хирурга медсанбата, прибывшего срочно оперировать на месте любимца командира полка, лучшего разведчика, черноглазого цыганенка. Споро ассистируя, она еще и еще раз торопила себя: «Спасти! Только
