стоит.
Антоний вытаращил глаза.
— Такое чудесное платье! И ты надеваешь его, только когда ложишься спать?
Балкис почему-то порадовал этот комплимент. Она улыбнулась и сказала:
— Надену сверху плащ. Не думаю, что он слишком сильно пострадает — если сделать вот так.
Она снова перебросила плащ через плечо и закрепила на поясе шнурком, после чего развернулась и с самым решительным видом направилась к склону. Антоний поспешил за ней.
Подъем оказался не слишком крутым. Лишь пару раз Антонию пришлось подавать Балкис руку. И все же, выбравшись наверх, они запыхались. Балкис отдышалась и спросила:
— Ну, где он, этот твой оазис?
Балкис кивнула и зашагала вперёд. Ей нравилось идти рядом с Антонием, хотя она и понимала, что в обличье кошки ей было бы и удобнее, и безопаснее.
Они шли всю ночь и все утро. Солнце уже близилось к полудню, когда впереди завиднелись пальмы.
— С гор я их не видела, — удивилась Балкис. — Неужели мы так далеко ушли?
— Да нет же, мы их, наверное, видели, — сказал Антоний, — но они показались нам слишком маленькими, вот мы и не обратили на них внимания.
Казалось бы, это было логично, но Балкис все же обернулась, чтобы посмотреть на горы и убедиться, что теперь маленькими стали они, и ахнула:
— Антоний! Что это за летучий огонь?
— Летучий огонь? — Антоний встревоженно оглянулся и заметил двигающийся к ним силуэт, объятый пламенем. — Не знаю, но он летит за нами! Бежим!
И Балкис побежала.
Глава 10
Балкис намного опередила Антония и вскоре замедлила бег, чтобы подождать его, обернулась и увидела, что огонь остался далеко позади. Она остановилась и сказала:
— Он летит медленно.
Антоний тоже остановился и обернулся. Балкис обратила внимание на то, как он бледен.
— Мы легко уйдём от него, — сказал юноша.
— Но почему он гонится за нами? — спросила Балкис. — И что это такое?
— Я слыхал про такие создания от караванщиков, — ответил Антоний дрогнувшим голосом. — Их называют саламандрами, и они могут жить только в огне. Это гусеницы каких-то гигантских мотыльков.
— Гусеницы? — При мысли о том, в какую бабочку может превратиться такое существо, Балкис поёжилась. И все же, как волшебница, она была зачарована огненным зрелищем. Девушка всмотрелась более пристально. Когда огненный червь совершил поворот, огибая выступ скальной стенки ущелья, он предстал перед взглядом Балкис сбоку, и она увидела, что сам он меньше, чем окутывающее его пламя. В языках огня извивалось тело червя — такое яркое, раскалённое, что от этого свечения слепило глаза.
— Эта гусеница ужасно опасна с тех пор, как вылупляется из яйца, и того мгновения, пока не совьёт кокон, — объяснил Антоний. — Она злобная, хищная и прожорливая, а её огонь сжигает все, к чему она прикасается.
Балкис задумалась о том, какой шёлк мог бы получиться из коконов этой гусеницы.
— А не может быть, чтобы она летела к оазису в поисках воды?
Антоний покачал головой:
— Ведь она целиком состоит из огня. Вода погубила бы её. Нет, она ищет пропитания. И сейчас её пропитание — мы. А мы ищем воду.
Балкис задумчиво поджала губы.
— Если мы сумеем сотворить для неё какую-нибудь пищу, то сможем наполнить наши бурдюки водой ещё до того, как она снова бросится в погоню за нами.
Антоний немного подумал и медленно кивнул:
— Неплохая мысль.
— А чем она любит питаться? — осведомилась Балкис.
— Всем живым и даже падалью, — ответил Антоний. — Но караванщики говорят, будто бы больше всего на свете саламандры любят мак.
— Потому что цветы мака похожи на огонь? — улыбнулась Балкис. — Это имеет смысл — по крайней мере если рассуждать по меркам волшебства.
Она сосредоточилась, устремила взор в пространство и произнесла стихотворение, которому её когда-то научил Мэтью.
Тут Балкис растерялась, не зная, как закончить строфу. Антоний пришёл ей на помощь и выкрикнул:
Однако совместное творение Балкис и Антония сработало, и притом — отлично. Окутывавшее гусеницу пламя подёрнулось искрами, затем искры превратились в огненно-алые цветы, которые грудой посыпались на землю перед саламандрой. Та, не медля ни секунды, набросилась на кучу цветов и принялась их пожирать.
Балкис решила, что ей стоит уговорить Антония подольше погостить в Мараканде, когда они дотуда доберутся.
— Теперь — скорее! — крикнул юноша и схватил Балкис за руку. — Бежим к оазису!
Они побежали, держась за руки. Если кто-то из них оступался, другой помогал подняться. Бурдюки были почти пусты и потому не мешали бежать. Вскоре песок под ногами сменился мягкой травой, что росла между пальмами. Антоний, тяжело дыша, упал на колени около озерца, поднял над головой бурдюк, развязал бечёвку, вытащил пробку.
— Следи за саламандрой и скажи мне, если она покажется! — крикнул он и погрузил бурдюки в воду.
Балкис оглянулась:
— Она уже сожрала почти все маки!
— Ещё минутку! — Антоний вытащил из воды первый бурдюк, закрыл его пробкой и передал девушке. — Если дойдёт до самого худшего, поливай её водой!
Балкис взяла бурдюк и уложила на плечо. Она почувствовала себя увереннее и решила, что струя воды и в самом деле сможет хоть на время задержать саламандру. И тут она увидела, что языки пламени охватили последнюю охапку маков. Гусеница подняла голову и стала похожей на огненный знак вопроса. Покачав головой из стороны в сторону, она уставилась на людей.
— Она летит! — крикнула Балкис.
— Бежим! — откликнулся Антоний, вскочил на ноги, забросил на плечо наполненный водой бурдюк и взял Балкис за руку. — Давай обогнём озеро и свернём в сторону! Быть может, саламандра, преследуя нас, упадёт в воду.
Они побежали. На бегу Балкис отчаянно пыталась сочинить стишок, с помощью которого можно было бы остановить гусеницу, созданную из пламени.
Уверившись в том, что намного оторвались от саламандры, Ьалкис обернулась, и Антонию пришлось остановиться. И он, и она вытаращила глаза от изумления. Балкис проговорила:
— Нам больше не стоит бояться, что она станет гнаться за нами.
— Что верно, то верно, — кивнул Антоний. — Можно будет спокойно лечь спать.
Саламандра явно решила устроить привал. Она остановилась между двумя деревьями, стоявшими всего в паре футов одно от другого, и теперь пропускала между их стволами шёлковые нити. На глазах у изумлённых спутников гусеница сплела что-то вроде гамака, а потом принялась окутывать себя неким подобием ночной сорочки.
