что трудно удержатьс от насмешек, ты уж мне поверь! Но без вас жизнь была б невыносимо скучной.
Подошёл брат Атаний, встал рядом с братом Рианусом и с улыбкой сказал:
— Порой и меня забавляют твои шутки, сидикус, но зачастую ты становишься слишком назойливой. — Он заговорщицки подмигнул Антонию. — И все же уж лучше кто-то вроде этой пташки, которая надо всеми подшучивает, но при этом творит добрые дела. Куда как опаснее другие — злые, но медоточивые.
— Что ж, это верно, — согласился Антоний и поклонился отшельнику. — Меня зовут Антоний, преподобный старец.
Балкис вспомнила о том, что они не знакомы.
— Антоний, это брат Атаний, добрый отшельник. Он тоже участвовал в твоём исцелении.
— Рад был помочь тебе, молодой человек, — с поклоном ответил старец и, весело сверкая глазами, обвёл взглядом Антония и Балкис. — Конечно, твоя верная спутница заслуживает ещё большей благодарности — ведь это она помогла нам уложить тебя в целительную раковину, воды которой исцелили твои раны.
Антоний посмотрел на Балкис:
— Как же ты заботилась обо мне!
— Ещё как, ещё как! — застрекотала птица сидикус. — Ну, тут, правда, надо заметить, что тебя в воду укладывали голеньким!
Антоний вытаращил глаза, а Балкис потупилась и покраснела.
— Птица, тебе известно такое слово: «тактичность»?
— А как же! — весело отозвалась птица. — Это когда люди секретничают!
— Да, она, спору нет, надоедлива, — усмехнулся брат Атаний, — но зато я ни разу не слышал, чтобы она говорила неправду.
— Это верно, — задумчиво проговорил брат Рианус, — но при всем том ей доставляет немалое удовольствие морочить людям голову и радоваться, видя их смущение.
— Золотые слова, — закивала головкой сидикус. — А на что ещё сдались люди? А уж нынче утром я вдоволь напотешалась над этой парочкой!
— Это верно, — похвалил его брат Рианус. — И все же я так думаю, молодые люди, что с вас уже довольно издёвок сидикуса. Теперь вы здоровы и телом, и духом и можете продолжать свой путь, владея сокровищем, которое так долго таили друг от друга и которое для вас раскрыла птица сидикус.
— Наверное, стоит её поблагодарить за это, — чуть ворчливо отозвалась Балкис.
— То-то же! — буркнула птица. — Сами-то небось ещё долго в молчанку бы играли. Птицы куда более разумны и деловиты.
— Если ты такая деловитая, так уже летела бы куда-нибудь, — прошептала Балкис. — Гнёздышко бы свила, снесла бы яичко, что ли. — Она подумала и добавила погромче: — Ладно, спасибо тебе, потому что твоя помощь была велика.
— Да, спасибо тебе, добрая птица, — подхватил Антоний. — И вам спасибо, преподобные старцы.
— Ступайте, и да будет с вами наше благословение, — с улыбкой отозвался брат Рианус. — И пусть любовь ведёт вас вперёд.
Рука Антония лежала на плече Балкис. Они шли молча, время от времени глядели друг другу в глаза и смущённо улыбались. Лишь через полчаса они наконец преодолели смущение, остановились и снова поцеловались, а потом продолжили путь, разговаривая о том, о чем ни разу не говорили за все те недели, что были вместе. Весь день они словно плыли по стране снов, и хотя Балкис порой охватывал страх при мысли о том, что будет, когда настанет вечер (правда, она испытывала и приятное волнение), она все же ухитрялась гнать от себя эту мысль и целиком предавалась сладостным мгновениям новой жизни.
Солнце село, стемнело, но влюблённые продолжали путь при луне. Антоний говорил Балкис о своей любви, восхищался её красотой. Они то и дело замирали, и их губы сливались в пламенных поцелуях. Но в конце концов у Балкис голова начала клониться на грудь от усталости, и Антоний решительно остановился.
— Мы прошли за день большой путь, любимая. Пора спать, — сказал он.
У Балкис от страха сдавило горло, но она только смущённо взглянула на юношу и проговорила:
— Да, давай остановимся на ночлег.
Ритуал приготовления к ночёвке настолько вошёл у них в привычку, что и он, и она все делали, не задумываясь — и это было хорошо, потому что Антоний вдруг начал отпускать глупые шуточки, а Балкис в ответ — хихикать до изнеможения. Но когда они поужинали и девушка опустилась на колени возле своего ложа из соснового лапника и её вновь охватило смущение, Антоний сказал:
— Ложись спать, а я постерегу тебя. Целительная ванна придала мне сил, и я совсем не чувствую усталости. Вряд ли я вообще смогу уснуть.
Балкис ощутила необыкновенное облегчение — правда, ей хотелось бы, чтобы для бодрствования у Антония нашлась более веская причина.
— И долго ли ты сможешь не спать? Антоний пожал плечами:
— Устану — разбужу тебя. Но по меньшей мере полночи продержаться сумею, а может быть — и всю ночь. Буду любоваться тобой, и это вселит в меня бодрость.
Балкис зарделась и опустила глаза.
— Что ж, спокойной тебе ночи.
Она улеглась и старательно, целомудренно укрылась плащом. «Пусть смотрит только на моё лицо», — решила она.
— Сладких тебе снов, — пожелал Антоний, склонился и поцеловал Балкис в лоб, в глаза и наконец — в губы. Последний поцелуй был самым долгим, и— уж после него Антоний точно не должен был долго заснуть. Когда он оторвался от губ Балкис, она застенчиво улыбнулась, зажмурилась и блаженно вздохнула. Антоний ответил вздохом, в котором было столько же радости, сколько желания, отвернулся, встал и сел у костра так, чтобы любоваться и ночью, и возлюбленной.
А к Балкис сон не шёл. Она лежала с закрытыми глазами, объятая жаром и волнением. Тянулись часы, и она уже не знала, то ли радоваться, то ли огорчаться тому, что Антоний так владеет собой.
А потом она вспомнила, что единорог без малейших сомнений согласился везти Антония на своей спине, а это означало, что её любимый — девственник. «Быть может, ему так же страшно, как мне», — подумала Балкис и стала гадать, а знает ли Антоний вообще о том, чем занимаются любовники, оставаясь наедине. Но тут ей пришло в голову, что он простой крестьянский парень. Если так, то он наверняка видел, как совокупляются животные, как видела она сама в детстве. Потом она вспомнила про то, как грубо обращались с Антонием в родном доме, и тут её посетила странная мысль: вероятно, в сознании юноши совокупление не соединялось с любовью.
«Если так, — решила Балкис, — я должна буду что-то предпринять». Пытаясь понять, что именно ей следует предпринять, она уснула.
Антоний разбудил её, когда закатилась луна — поцеловал в лоб. Разомкнув сонные, тяжёлые веки, Балкис улыбнулась и спросила:
— Это все, что вы можете предложить мне, господин мой?
Он улыбнулся и жарко поцеловал её в губы. У Балкис сразу учащённо забилось сердце, но Антоний тут же отстранился, сел на корточки и сказал:
— В конце концов мне захотелось спать. Если хочешь, можешь побыть в дозоре последние пару часов ночи.
Балкис догадалась, что Антоний ждёт, когда она встанет — ведь нынче она приготовила только одно ложе. Девушка со вздохом поднялась, села у костра и одарила юношу улыбкой, которая была куда красноречивее тех слов, что она сказала. А слова были такие:
— Спи сладко, любимый мой.
Антоний закутался в плащ, улыбнулся в ответ и проговорил:
— Если бы мои сны оказались так же прекрасны, как мои мечты, я бы не хотел просыпаться.
— О, пожалуй, я смогу об этом позаботиться, — усмехнулась Балкис и устремила на юношу взгляд, который, как она надеялась, был полон обещания. Глаза Антония в ответ заблестели, но он решительно
