— Я хочу засадить тебе так глубоко, чтобы ты почувствовала мой конец у себя в горле. Что ты на это скажешь.
Я начала подниматься. Болели руки, болело лицо.
— Я хочу поговорить о том, что вас возбуждает.
Козлак повернулся к смотрителю.
— Завалить ее на кровать, вот что меня возбуждает.
— Вы когда-либо пролистывали эти журналы? — спросила я.
— Какие журналы?
— «Кожа», — сорвалось с губ смотрителя.
— Ты об этом? — Козлак смотрел на меня.
Я кивнула.
— И что?
— Вы хотите посмотреть на мою кожу? — спросила я.
Смотритель совсем стушевался.
Но Козлак похлопал его по заднице.
— Все будет нормально, приятель.
— Если вы хотите увидеть кожу… — я расстегнула верхнюю пуговицу блузки.
— Послушай, что это еще за шутки? Снимай всю одежду, а не то я сорву ее с тебя.
Я расстегнула вторую пуговицу.
— Раздевайся! — завопил Козлак, двинувшись на меня.
— Ладно, ладно, — я расстегнула оставшиеся пуговицы.
Смотритель не отрывал от меня глаз. Козлак тоже.
— Сразу все встает, не так ли, приятель? — Козлак коротко глянул на смотрителя. — Потрясающая грудь.
Я наблюдала за ними обоими.
Смотритель разглядывал меня, словно прекрасную статую. При других обстоятельствах я бы расценила это как комплимент.
— Мы не можем стоять так до утра, — не выдержал Козлак. — Снимай все остальное. Я хочу видеть и то, что ниже.
Я шевельнула плечами, чтобы блузка соскользнула с моих рук.
— Снимай все! Показывай ежик! — проорал он.
Я не хотела, чтобы он прикасался ко мне.
— Поторопись. Не хочешь идти в спальню, ложись на диван и пошире разведи ноги.
Он видит, как я напугана. Он жирует на моем страхе.
— Одну минуту, — я повернулась и пошла на кухню.
Козлак тут же устремился за мной.
— В чем дело? Куда ты пошла?
Но он не пытался остановить меня, пока не увидел, что направляюсь я к ножам, что крепились к магнитной подвеске на стене над раковиной, а тогда уже было поздно. Я едва не схватила тесак для рубки мяса. Им я разрезала кур, отсекала рыбам голову, но использовать его против человека? С другой стороны, я же защищаюсь, напали-то на меня. Но взяла я нож для резки хлеба.
И ткнула им в его сторону. Напрасно. Нас разделяло слишком большое расстояние.
— Постой, постой, — более всего меня пугала его ухмылка.
— Не подходите ко мне, — нож я держала перед собой, острием к нему. Если б я только знала, как им пользоваться.
Стоило мне шагнуть вперед, он отступал на шаг. И выискивал возможность схватить меня за руку.
Я заставила его вернуться в гостиную. Смотритель увидел нож.
— Эй, Гарри, я в такие игры не играю.
— Теперь играешь, — в голосе его послышались командные нотки. — Зайди ей за спину. С двумя ей не справиться.
Я попятилась к входной двери, за которой вроде бы услышала голоса. Заорала во весь голос. Смотритель не на шутку перепугался, а Козлак бросился на меня. Я попыталась пырнуть его ножом, но он схватил меня за запястье и так вывернул его, что боль отдалась в плече. Я выронила нож. Мгновенно он наклонился и поднял его.
В дверь позвонили.
— Откройте, — мужской голос. — Полиция.
Козлак так и застыл с ножом, когда смотритель зашел мне за спину и открыл дверь. Двое полицейских стояли за ней с пистолетами в руках.
Глава 16
Томасси
Кох сжался на переднем сиденье, страшась той скорости, с которой я гнал «мерседес» по вестсайдской автостраде. Интересно, подумал я, а каким он был в юности.
И тут мысли мои перекинулись на папу Томассяна, который полагал себя лошадиным психиатром. Он обхаживал каждую со всех сторон, холил и лелеял, обучал. В тех случаях, когда к нему приводили безумного жеребца, которого следовало пристрелить, папа старался урезонить взбесившееся животное. Мне было четырнадцать, когда одна из таких попыток закончилась тем, что жеребец ударом копыта вышиб из отца дух.
Мамин крик звучит в моих ушах до сих пор.
Я сразу понял, что нужно делать. Затащил обмякшее тело отца на заднее сиденье нашего развалюхи-автомобиля. В Осуэго все парни моего возраста умели водить машину, хотя у меня не было даже ученического удостоверения. Всю дорогу до больницы в Бингэмтоне мама голосила, как по покойнику. Мне пришлось сказать ей, что я во что-нибудь врежусь и мы все умрем, если она не замолчит.
Как сказал мне интерн отделения экстренной помощи, еще чуть-чуть, и старика уже ничто бы не спасло. Полицейский, заполняя протокол, спросил: «Как ты добирался сюда, парень?» Я прямо ответил: «Привез его на машине», — потому что победителей не судят.
Тем не менее, водительское удостоверение я получил только в шестнадцать лет. И в Бингэмтон, чтобы навестить старика, мы ездили на автобусе. Вырывавшийся из легких свист постепенно сменился нормальным дыханием. А вскоре он уже мог сесть.
— Мама, дай мне доллар, — как-то попросил он.
— В больнице не на что тратить деньги. Зачем тебе доллар?
Грозный взгляд главы семьи подсказал ей, что лучше не спорить. Она дала ему доллар.
Отец повернулся ко мне.
— Джорджи, доктор говорит, что ты спас мне жизнь. Возьми.
Я покачал головой. Зачем мне этот доллар?
— Видишь, он отказывается от моего доллара, мама. Он спас мою жизнь лишь потому, что не хотел брать на себя заботу о тебе.
Благодарность, как довелось мне узнать, что любовь. Не стремись к ней. Если ты ее и получишь, то ненадолго.
— Вы что-то сказали? — спросил доктор Кох.
— Я думал, что благодарность, как и любовь, недолговечна.
— Это не так, — изрек Кох-целитель.
Мы сразу поняли, что подъехали к нужному дому, увидев небольшую толпу, собравшуюся у
