— Ну да, «последнее» у нее оказалось- шестнадцать топорищ.
— Вот что, сейчас получишь бумажку, что просил, и — в путь. На дорогах тебя не засекли?
— Не знаю, может, и засекли. Я на всякий случай вызвал Боба Шварца. Если меня за бродяжничество схватят — а дело, похоже, к этому идет, — Боб меня заменит.
Лондон порылся в ящике, достал бумагу, карандаш, протянул Маку, и тот написал «справку».
— Красиво у тебя получается! — восхищенно заметил Лондон.
— Правда? Ну, то-то. Может, мне и подписать за тебя, а, Лондон?
— Валяй!
— Ну и дела! — крикнул Дик. — Я и без вас мог не хуже написать! Он взял листок, тщательно сложил. Послушай-ка, Мак, говорят, одного парня кокнули?
— А ты и не знал? Джоя убили.
— Не может быть!
— Ей-богу. Он приехал с этими подонками — «подменщиками», решил было их на нашу сторону перетащить.
— Бедняга!
— Его сразу — наповал. Он и минуты не мучился.
Дик вздохнул.
— Да, от судьбы не убежишь. А Джою рано или поздно пули было не миновать. Похороны-то устроите?
— Завтра.
— Все выйдут?
Мак взглянул на Лондона.
— Какие могут быть сомнения! — фыркнул тот. Глядишь, и в городке нам посочувствуют.
— Да, Джой был бы доволен. Еще как доволен! Жаль, что он уж не увидит! Ну, мне пора. До встречи! — И, повернувшись, направился к выходу. Лиза подняла на него глаза. — До свидания, крошка. Может, и встретимся еще.
Лиза снова зарумянилась, рот чуть приоткрылся. Дик уже скрылся за пологом, а Лиза все смотрела ему вслед.
Мак снова заволновался.
— Господи! Да у них здесь круговая порука. Дик малый не промах, но если он еду не раздобудет, нам се ждать неоткуда.
— Ну что, будем помост строить к завтрашним выступлениям? спросил Джим.
Мак повернулся к Лондону:
— Ты уже распорядился?
— Завтра утром ребята его сколотят. Досок нет. Раздобыли пока только штакетины от забора. Большого помоста не выйдет.
— Не беда. Главное, чтоб всем ребятам Джоя было видно.
По лицу Лондона скользнула тревога.
— А что мне завтра говорить? Ты ж хочешь, чтоб я с речью выступал.
— К завтрашнему дню у тебя настрой будет самый боевой. Скажешь, что этот парень умер ради них всех. А если уж он жизни не пожалел, им и подавно сил щадить не надо — за себя же сражаются.
— Я речи держать не мастак, — посетовал Лондон.
— Ладно, пусть не речь. Просто поговори с ребятами. Не впервой. Просто поговори, лучше всякой речи получится.
— Ну, попробую.
Мак повернулся к молодой матери.
— Как там малыш?
Лиза покраснела, плотнее закуталась в одеяло. От длинных ресниц на щеки упала тень.
— Лучше некуда, — прошептала она. — Почти совсем и не плачет.
Полог палатки резко вздернулся, и вошел доктор, двигался он быстро и решительно, что никак не вязалось с печальным собачьим взглядом.
— Пойдете со мной, Мак? Я собираюсь проведать Андерсона-младшего.
— Непременно, док! — воскликнул Мак и бросил Лондону: — Охрану у дома Андерсона выставили?
— Выставить-то выставили, да добровольцев не нашлось, чуть не силой заставлял.
— Ничего не поделаешь. Пошли, док, и ты, Джим, если сил хватит.
— Да я уже здоров!
Бертон пристально взглянул на Джима.
— Вам бы сейчас в постели лежать.
Мак усмехнулся.
— Я уж боюсь его одного оставлять, не успеешь глазом моргнуть, он таких дел натворит. Пока, Лондон.
Ночь выдалась темная — ни звездочки — все небо заволокла огромная туча. В лагере тихо, лишь перешептываются мужчины подле небольших костров. Теплый недвижный воздух напитан влагой. Бертон и Мак с Джимом, не привлекая внимания, выбрались из лагеря и ск рылись в ночной мгле.
— Боюсь, дождь пойдет, — вздохнул Мак. — И будут наши парни ровно мокрые курицы. Под дождем быстрее, чем под огнем, боевой дух исчезает. Палатки-то, поди, все протекают.
— Это уж точно, — подтвердил Бертон.
Они дошли до сада и зашагали меж рядами яблонь. Было так темно, что приходилось идти, вытянув вперед руки.
— Вы по-прежнему довольны забастовкой? — спросил доктор.
— Сейчас чуть меньше. Тут в долине людишки крепко друг за дружку держатся. Сейчас мы без пищи остались. Не раздобудем — наше дело труба. Ливанет дождь, и завтра же наша братия нас продаст ни за грош. Устали они просто. Чудно получается, док. Вот вы в наше дело не верите, а, похоже, до последнего с нами. Не понимаю я вас.
— Да я и сам себя не понимаю, — пробормотал доктор. — Я не верю в ваше дело, а вот в людей верю.
— Это как понимать?
— Трудно объяснить. Просто я верю, что они люди, а не скоты. Случись я на псарне, где собаки голодные, больные, неухоженные, я б им непременно помог, будь в силах. Ведь они ж не виноваты в том, что им плохо. Вы ж не попрекнете их, дескать, потому им т ак живется, что честолюбия ни на грош, осмотрительности — никакой, собаки и есть собаки. Не попрекнете же, верно? А постараетесь накормить, отмыть. Вот и я так. Кое в чем научился помогать людям, и как вижу обездоленного помогаю, особенно не раздумываю. Увидит художник холст. краски под рукой, и ему захочется рисовать; не станет он голову ломать, докапываться, откуда у него такое желание.
— Ага, ну теперь, вроде, понятно. Хотя надо уж очень бесчувственным быть, чтоб вот так стоять в стороне и только смотреть на людишек, а не жить с ними одной жизнью. Но, с другой стороны, док, чертовски умно придумано, рук не замараете.
— Кстати, Мак, у меня карболка кончается. Если не достанете, в лагере не больницей будет пахнуть, а кое-чем похуже.
— Постараюсь.
Метрах в ста засветил желтый огонек.
— Это и есть дом Андерсона? — спросил Джим.
— Похоже. Сейчас, наверное, на охрану наткнетесь
Но они дошли до калитки дома, а их так никто и не окликнул.
Мак вскипел:
— Черт побери, где же ребята? Вы, док, в дом идите а я пока похожу, поищу этих охранничков.
Бертон направился по тропинке к дому и вошел в ярко освещенную кухню. А Мак с Джимом пошли к сараю. Там они и застали охрану: мужики курили, развалясь на охапках сена. С крюка на стене свисала
