— Да, видел я днями, как он ногами орудует. Но все равно страшно слушать! Страшно!
— Еще бы. Редакция лихо закрутила, ишь какие яркие ярлыки, не поскупилась. «Платные агитаторы из-за рубежа». Это я-то! Родился в Миннеаполисе. Дед мой еще при Бычьей тропе[6] сражался. Он на бой как на корриду вы шел — сам рассказывал, — очухался, лишь когда враг огонь открыл. Да и ты, Джим, такой же «иностранец», как наше правительство. А-а, наплюй ты на это. Вечно хай поднимают. Только на этот раз, — он снова вытащил кисет с остатками табака, — похоже, дело к концу идет. Петля затягивается. Напрасно Сэм пожар устроил.
— Ты ж сам ему «добро» дал.
— Знаю. Амбар у Андерсона спалили, я зол как черт был.
— Ну, и что же теперь делать?
— Бороться, только бороться. Сядем на машины, по едем, разгоним новых работничков. Будем драться, сколько хватит сил, а потом, если удастся, смоемся. Страшно, Джим?
— Н-н-нет.
— Затягивается, затягивается петля. Нутром чую, он поднялся с ящика, подошел к матрацу, — сел. — Может, с недосыпу, только пока из города шел, мне мерещилась засада под каждым деревом. Такой вдруг страх напал, про шурши где мышь — я бы бежать ударился.
— Ты просто устал, — успокоил его Джим. — Будь я здоров, глядишь, пригодился бы. А так, лежу чушкой и только всем мешаю.
— Неправда! Стоит мне приуныть, ты всякий раз поддерживаешь, а сегодня мне поддержка ох как нужна. Решимости — кот наплакал. Эх, выпить бы сейчас!
— Поесть тебе надо, тогда и решимость появится!
— Я написал Гарри Нилсону: нужно помочь людьми, продовольствием. Боюсь, запоздало мое письмо, — Мак как-то необычно взглянул на приятеля. — Ночью я Дика видел. Слушай внимательно. Помнишь ту ночь, когда сюда приехали?
— Конечно.
— Помнишь, от моста налево свернули к палаточному лагерю?
— Ну, помню.
— Так вот. Слушай внимательно. Случись беда, и мы разлучимся — иди к мосту. Залезешь под арку с дальнего от города конца, увидишь ворох ивового сушняка, под ним — глубокая нора. Залезешь, прикроешь лаз хворостом. Нора глубокая, метров пять. Дик туда сейчас носит одеяла, консервы. Ты сможешь там отсидеться денька два, если нас раскидает в разные стороны. Не приду, значит, со мной что-то случилось. Тогда пробирайся в город. Иди ночью, чтобы к утру из округа убраться. Обвинений против нас никаких, разве что полгода за бродяжничество впаяют. Ну и, наверное, постараются нам причастность ко вчерашнему убийству приписать. Впрочем, может, и побоятся шум поднимать. Ведь тогда наш юрист напомнит, как Джоя хлопнули. Все понял, Джим? Найдешь убежище под мостом, подождешь меня два дня. Там вряд ли тебя отыщут.
— Мак, ты что-то скрываешь. Тебе что-то еще известно.
— Ничего мне не известно. Просто сердцем чую, в этой дыре ждет нас западня. Чую, понимаешь! Сегодня ночью из лагеря сбежало много людей, в основном семейные. Лондон держится молодцом. Не сегодня-завтра вступит в партию. Но остальным этим говнюкам я ни на грош не верю. Они напуганы, мечутся и в любую минуту нас прирезать могут.
— Ты сам мечешься. Мак. Успокойся. — Джим поднялся сначала на колени, потом встал на ноги, поднял голову, словно прислушивался к боли внутри. Мак тревожно посмотрел на него.
— Полный порядок, — сказал Джим. — Двигать рукой еще трудновато, но в остальном полный порядок. Даже голова не кружится. Сегодня можно и прогуляться.
— Повязку бы тебе сменить.
— Неплохо бы. А док вернулся?
— Нет. Похоже, его схватили. Славный был парень.
— Почему — был?
— Да так, сорвалось. Может, они его только отлупили и все. Хотя сколько наших ребят бесследно пропадали, и ни слуху ни духу.
— И ты всему виной.
— Без тебя знаю. Но ты все правильно понимаешь, потому и говорю. Мне бы помолчать, ан нет, когда выговоришься, вроде легче. До чего ж кофе хочется, прямо хоть плачь. А в городе кофе, пей — не хочу. Чашки три зараз уговаривал. Больше и не требуется.
Джим сурово заговорил.
— Может, кофе сейчас и не повредит. Но, возьми-ка себя в руки, а то начнешь себя жалеть.
Скучное лицо Мака ужесточилось.
— Что ж, парень. Ты прав. Беру себя в руки. Хочешь прогуляться? Идти-то не тяжело?
— Нет, все в порядке.
— Потуши лампу. Нам нужно раздобыть говядины и фасоли.
Со скрипом подался колпак лампы, огонек потух, и серый, точно размытые чернила, рассвет просочился в палатку.
Джим поднял полог, закрепил его наверху.
— Пусть проветрится. А то не продохнуть. Нам бы всем помыться не мешало.
Мак кивнул.
— Вот поедим, достану ведро теплой воды. Хоть губкой оботремся.
Посветлело небо на востоке, обозначились черные контуры деревьев, стая ворон — они снялись с деревьев и взяли на восток. Землю под кронами еще покрывала мгла, она словно манила, притягивала первые рассветные лучи. Ночные стражники уже не обходили лагер ь, они, устало понурившись, стояли кружками, подняв воротники, застегнувшись под горло, спрятав руки в карманы. Говорили тихо и вяло — лишь бы не уснуть.
Мак с Джимом по дороге к кухне подошли к одной группе.
— Ночью были происшествия? — спросил Мак.
Разговор прервался. Несколько пар усталых, покрасневших от бессонницы глаз обратились на Мака.
— Ничегошеньки, приятель. Вот Фрэнк говорит, ему казалось, что всю ночь вокруг люди бродили. И мне чудилось: кто-то все ползает. Но тихо, ни звука! Мы по двое ходили.
Мак рассмеялся, смех его так и вонзался в рассветную дымку.
— Я армейскую службу в Техасе нес, и надо ж, как выпадет в карауле стоять, прямо слышу: немцы вокруг кишат, лопочут что-то по-своему.
Стоявшие рядом заулыбались, но не очень-то весело.
— Лондон разрешил нам сегодня отсыпаться, — сказал один. — До кормежки. Так я на боковую.
— И я на боковую. Окоченел совсем, да и чешется все, аж мурашки, как у наркомана, что чесотку подхватил. На них посмотреть — смех!
— Пошли б к плитам, погрелись.
— О том и речь ведем.
— Так, Мак, иди, я сейчас тебя догоню, только в сортир сбегаю, — и Джим быстро пошел вдоль палаток, в каждой — маленький островок ночи. Кое-откуда раздавался храп, коегде пологи приподняты, видны люди: они лежали на животе, сонными глазами смотрели на занимающееся утро. Кое-кто уже выполз наружу, поеживаясь, пряча голову в плечи. Вот сердитым и хриплым спросонья голосом какая-то женщина докладывала о своем настроении.
— Надоело торчать в этом лагере! Какой толк здесь сидеть? У меня вон в животе опухоль с кулак, рак, наверное. Мне еще года два назад на картах нагадали, чтоб я рака остерегалась. Гадалка говорит, у меня предрасположенность. А тут сплю на земле, жру отбросы.
Ей что-то пробурчали в ответ. Из другой палатки высунулась всклокоченная голова.
— Давай залезай скорее. Его нет.
— Некогда, — отмахнулся Джим.
Миновав еще две палатки, он увидел мужчину, тот стоял на коленях на одеяле.
