пожалуй, лучше остаться и посочувствовать.
— Не стоит. Он и слушать вас не захочет. Он теперь на дух вас не переносит, — сказал Альф.
На крыльце затопали, дверь распахнулась. Андерсон замер на пороге, изумленно уставясь на гостей.
— Какого черта заявились! — рявкнул он. — А ну, проваливайте! Я был у шерифа, теперь вам крышка. Вышвырнут вас с моей земли, чтоб и духу вашего не было! — от ярости грудь у старика тяжело вздымалась.
— Мы всего лишь хотели сочувствие вам выразить. Ваш сарай сожгли не мы, а кто-то из городских.
— Да не все ли мне равно, кто? Сарая нет, урожая нет. Впрочем, что с вами, бродягами голоштанными, об этом толковать? Разорили вы меня, считай, я без фермы остался! — на глаза старику навернулись злые слезы. — У вас, голодранцев, ни кола, ни двора. Вы и деревца не посадили, а мне каждый листочек люб и дорог. Я каждую свою яблоньку на ощупь узнаю. Вам этого не понять.
— Да, у нас ни кола, ни двора. Нам в этом всю жизнь отказывали. Хотя и мы не прочь и хозяйство завести и яблоньку посадить.
Андерсон словно и не слышал его.
— Поверил я вашим посулам, И вот — нате вам! Урожая нет, а мне скоро по закладной платить!
— А где собаки? — спросил Мак.
Руки у Андерсона прижались к бокам, во взгляде вспыхнула холодная, безжалостная ненависть. Он проговорил:
— Их будка к сараю примыкала.
Мак повернулся к Альфу и кивнул. Тот сначала недоуменно поглядел на него, потом, насупившись, сказал
— Отец верно говорит. Вам, ребята, здесь делать нечего, проваливайте, и чтоб мы вас больше не видели.
Старик Андерсон подскочил к кровати, встал рядом.
— Я б мог вас сейчас перестрелять, но пусть шериф сам этим занимается. Долго он себя ждать не заставит.
Мак тронул Джима за руку, они вышли, прикрыв за собой дверь. За калиткой даже не удосужились посмотреть по сторонам. Мак шел так быстро, что Джим с трудом поспевал за ним. Солнце уже катилось на запад, длинные тени от яблонь побежали меж рядами, в кронах поигрывал ветерок и казалось, и деревья, и земля дрожали от вол нения.
— Когда вспоминаешь, что страдают миллионы, на месте не усидишь, сказал Мак. — Ранили кого или обидели, вроде Андерсона, или видишь, как легавые еврейских девчонок задирают, и думаешь, а стоит ли вообще бороться, ради чего все это? Но как вспомнишь, что миллионы людей голодают, все на свои места враз становится. Стоит бороться, стоит! Так и мечешься: представишь одно — скиснешь, другое — воспрянешь. Бывало с тобой так, а, Джим?
— Не в такой степени. Недавно на моих глазах умирала мать. Кажется, сто лет прошло, а на деле-то — совсем ничего. Она мне и слова не сказала, смотрела, только и все го. До того ей, наверное, лихо было, что она даже от священника отказалась И в ту ночь во мне что-то сгорело. Да, мне жаль Андерсона, но, в конце концов, если я своей жизнью жертвую, почему б ему не пожертвовать сараем?
— Для людей его склада собственность дороже жизни.
— Мак, куда ты так летишь? Сбавь-ка шаг. Я вот-вот выдохнусь.
Мак пошел чуть медленнее.
— Я все думаю, с чем старик в город поехал. И тороплюсь в лагерь, пока еще не поздно. Не знаю, что у шерифа на уме, но расколоть, разобщить нас — для него огромное удовольствие.
Дальше шагали молча. Земля была черная, мягкая. Солнечные блики скользили по ним. Лишь на подходе к лагерю замедлили шаг.
— Ну, пока вроде все гладко, — сказал Мак.
Над кухней поднимался дымок.
— Куда-то все подевались, — удивился Джим.
— В палатках, отсыпаются. И нам неплохо бы прикорнуть. Может, ночью и глаз сомкнуть не удастся.
Появился Лондон, подошел.
— Все в порядке? — спросил Мак.
— Никаких перемен.
— Так вот, я прав оказался. Андерсон ездил к шерифу просить, чтоб нас выдворили.
— Что ж теперь?
— Остается ждать. Ребятам пока ничего не говори.
— Насчет этого ты, может, и прав. А вот насчет жратвы промашку дал. Все до единой фасолинки подъели. Я для вас в двух котелках немного оставил. У меня в палатке найдете.
— Как знать, может, жратва нам больше и не понадобится, — сказал Мак.
— Чего-то не возьму в толк.
— Да нас, поди, завтра здесь и не будет.
Войдя в палатку, Лондон указал на два котелка на ящике.
— Значит, думаешь, шериф все-таки попрет нас отсюда? — спросил он Мака.
— Ясно как божий день. Он такой возможности не упустит.
— Думаешь, стрельбу откроет? Может, пригрозит, и все?
— Почем я знаю. Слушай, а где все ребята?
— Все по палаткам, отсыпаются.
— Никак машина едет. Может, все-таки наши возвращаются?
Лондон скособочил голову, прислушался.
— Нет, это грузовик. И, судя по всему, не из мелких.
Они выбежали из палатки и увидели на дороге из Торгаса грузовик: стальной кузов, мощные сдвоенные колеса. Он подъехал к лагерю и остановился. В кузове поднялся человек с автоматом. За передней рукоятью — большой патронный диск. Над бортами кузова видне лись головы сидевших. Из палаток выскакивали забастовщики.
Стоящий в кузове прокричал:
— Я — окружной шериф! Если у вас есть вожак, я бы хотел с ним поговорить!
Люди, с любопытством поглядывая на грузовик, подходили все ближе.
— Осторожнее, Лондон, — прошептал Мак. — Сейчас они могут нас в два счета шлепнуть. Им ничего не стоит.
Оба вышли к обочине, остановились. Чуть поодаль цепочкой вдоль дороги — остальные забастовщики. Лондон крикнул:
— Ну, я — главный.
— У меня на вас жалоба. Вас обвиняют в нарушении границ частных владений. До сих пор мы вас терпели. Уговаривали на работу вернуться, а уж если надумали бастовать, то мирно. Вы же уничтожаете частную собственность, совершаете убийства. Кое-кого нам пришлось пристрелить, кое-кого — задержать, — шериф взглянул на своих спутников в кузове и продолжал. — Мы и сейчас не хотим кровопролития, мы готовы вас выпустить. Даем вам ночь, чтобы вы убрались отсюда. Покинете округ — никто вас на дороге и пальцем не тронет. Но если завтра на рассвете застанем вас здесь, в лагере, пощады не ждите.
Слушали его молча. Мак что-то прошептал Лондону и тот сказал:
— «Нарушение границ» не дает вам права стрелять.
— Может быть, но «сопротивление должностным лицам» — дает. Я с вами в открытую говорю, чтоб вы знали, чего ждать. Завтра поутру мы сажаем в грузовики вроде этого сотню людей, даем каждому ружье. Еще у нас три ящика гранат со слезоточивым газом. Кое-кто из ваших приятелей может вам порассказать, что это за игрушки. Вот и все. Цацкаться с вами больше не будем. Даем вам срок до утра, чтоб убраться из округа. Вот и все. — Наклонившись к кабине, бросил:
