отъездом зайдешь. Попрощаемся.
— Есть зайти! — принимая рапорт, ответил Асланов. — Разрешите идти?
— Иди.
Асланов вышел из кабинета и прямо за дверью остановился в задумчивости. Он не знал, радоваться ему или огорчаться. Произошло невероятное. Потапенко за все время войны никому не давал такого разрешения. Когда командиры или бойцы приходили к нему с рапортами, он очень сердился и просто- напросто выпроваживал их из кабинета. А тут, ни слова не говоря, подписал…
6
Капитан Кожин пришел к комиссару полка и сам прочел сводку Совинформбюро. Ошибки не было. Советские войска действительно оставили Киев. Возвратился в расположение своего батальона, собрал командиров и политруков рот. Прочел сводку и приказал провести с бойцами беседу.
В первую роту Кожин пошел сам. Бойцы уже знали о случившемся и шумно обсуждали сводку. Особенно болезненно переживал Ваня Озеров. Он уверял бойцов, что если хорошо попросить командира полка, то он согласится отпустить их добровольцами на фронт. Товарищи с ним не соглашались. Они говорили, что Потапенко не отпустит ни одного человека.
— Рапорты подавались уже не раз. А что получалось? — спрашивал Карасев, низкорослый, на вид щупленький боец с белесыми, еле заметными бровями. — Получалось то, что их всегда возвращали с резолюцией: «Отказать!»
Иван оставался при своем мнении. Огромный, плечистый, широко расставив ноги, он стоял среди спорящих товарищей и, набычившись, упрямо твердил свое:
— Отказывал, верно. Но тогда положение было совсем иное. Немцы находились еще в Западной Украине, Западной Белоруссии и Прибалтике. А сейчас?.. Видите, куда шагнули они? Что же, подполковник Потапенко или тот же комдив не понимают, что дальше выжидать нельзя?..
— Есть и другие войска! — выкрикнул кто-то.
— Что?! — загремел Иван. — Как это «другие»?! Другие, значит, должны воевать, а мы будем сидеть тут и прятаться за их спинами?!
Озеров, наверное, еще долго спорил бы со своими товарищами, если бы в расположении роты не появились комбат Кожин и командир роты Соколов.
Капитан поздоровался с бойцами, разрешил им сесть и стал объяснять создавшуюся в районе Киева обстановку.
— Разрешите, товарищ капитан? — хмуро обратился к Кожину Иван.
— Пожалуйста, Озеров. Что у тебя?
Пулеметчик поднялся с места, машинально заложив два пальца под ремень, расправил гимнастерку на животе, повел сильными плечами, словно готовился к тяжелой борьбе, и только после этого выдавил из себя:
— Отпустите меня на фронт, товарищ комбат. Я… Я не могу больше читать такие сводки. Душа горит…
— Кто еще хочет добровольно поехать на фронт?
Все бойцы подняли руки. Поднял руку и Александр.
— Ка-ак? И вы? — не удержался от вопроса Чайка.
— А у меня, по-вашему, вместо сердца камень?
— Нет, но…
— Что «но»… Что я все эти две недели, как вернулся в полк, отговаривал вас?
— Да. А то бы мы уже давно написали… — пояснил Чайка.
— «Написали»… Долго собирались, Чайка. — И Кожин достал из нагрудного кармана сложенный вчетверо лист бумаги. — Этот рапорт я написал в первый же день, как вернулся в часть.
Красноармейцы ничего не понимали. С тех пор как он приехал в полк, они ходили не раз к нему с просьбами об отправке на фронт, он всегда отказывал в их просьбе, а оказалось, что он и сам в кармане носил такой же рапорт.
— Ну и как, подавали вы его подполковнику? — спросил Карасев.
— Нет. Вгорячах написал, а потом одумался. Что же получится, если каждый из нас поодиночке отправится на фронт? Если не будет здесь, на Дальнем Востоке, ни нашего полка, ни дивизии, ни армии? А правительство надеется на нас, знает, что у него тут имеется надежный щит, прикрывающий Советский Союз от японцев, которые стоят у границы и ждут удобного момента, чтобы нанести в спину нашего государства смертельный удар. Зажать нас между двумя фронтами…
После беседы с бойцами Кожин вернулся к себе в палатку. Валерий Голубь принес завтрак. Александр сел к столу, но есть не хотелось. Повертел в руках ложку и отложил ее в сторону.
В палатку вошел Асланов и молча опустился рядом с Кожиным на скамью. Александр вопросительно посмотрел на него.
— Ну? Чем увенчался твой поход к старику?
Вартан, ни слова не говоря, положил перед ним рапорт.
Кожин дважды прочел резолюцию Потапенко. Он не верил своим глазам. Вартан как командир батареи был в полку на хорошем счету. Командир полка не раз в приказе объявлял ему благодарности за умелое руководство батареей и отлично проведенные стрельбы.
Почему же Потапенко разрешает лучшему своему артиллеристу оставить батарею и добровольно уехать на фронт?
— Этого не может быть!
— Ты что, читать разучился? Тут ясно написано: «Разрешаю».
— Не понимаю… Как он с тобой разговаривал?
— Никак. Поздоровался. Я ему прочитал целую лекцию о добровольцах. Он молча выслушал, молча протянул руку за рапортом. А когда я отдал ему рапорт, он, не читая, наложил эту резолюцию. Только велел, чтобы перед отъездом я зашел попрощаться.
— Нет, тут что-то не так. Не мог он так просто отпустить тебя.
Асланов угрюмо молчал. И ему уже теперь казалось, что Потапенко сыграл с ним злую шутку. Посмеялся над ним.
— Понимаешь, Вартан, старик кровно на тебя обиделся. Сколько лет он сколачивал наш полк, воспитывал нас и был уверен, что мы его не подведем. А тут… лучший командир батареи приносит ему рапорт, другого он просто выгнал бы из кабинета. Ты знаешь его крутой характер. А тебя… Он, наверное, так был возмущен в душе, что уже не мог говорить с тобой на эту тему. Если, мол, Асланов до сих пор не понял главного, то зачем тратить на него слова.
— Слушай, откуда ты все это знаешь? Может, он совсем не так думал, — сердился Асланов.
— А как?
— Не знаю. Но видно, я действительно свалял дурака.
— Хочешь послушать моего совета?
— А что мне остается делать?
— Сейчас же иди к Семену Петровичу и попроси у него прощения за свой необдуманный поступок. А на фронт мы с тобой поедем вместе. Думаю, что это не за горами.
— Нет, так не получится. Старик не простит.
— Простит. Только иди и честно все скажи ему.
— Хорошо, пойду. Только дай успокоюсь немножко… Нет, ты смотри, как эта чертова «цыбуля» обвел меня вокруг пальца: не накричал, не выгнал, а наложил эту хитрую резолюцию. Умный, мол, поймет мой ход, а дурак… Дурак пускай остается дураком.
— Я же тебе говорил: не ходи.
— Что ты говорил! — сверкнул на него белками больших глаз Асланов. — Разве так надо было говорить? Надо было доказать, связать мне ноги, ударить по башке. Делать что угодно, но не допустить
