— Прости, отец, но я не понимаю такого упрямства я такой жестокости по отношению к нашим солдатам. Да, я знаю, что есть директива верховного главнокомандующего от восьмого декабря. Знаю, что эта директива требует не отходить ни на шаг. Но это требование невыполнимо. Наши войска очень устали и уже не могут противостоять наступающим советским соединениям. Именно по этим соображениям Гудериан летал в Растенбург и просил разрешения фюрера отвести свою танковую армию.
— Просил. Это верно. Но ты не знаешь, что верховный ответил ему! Не знаешь?! Так я скажу тебе. На доводы генерал-полковника, что он теряет слишком много личного состава под Москвой, Гитлер ответил: «Вы полагаете, что гренадеры Фридриха Великого умирали с большей охотой?» С тем уважаемый Гейнц и возвратился назад.
— Но это же безумие! — воскликнул потрясенный полковник. — И потом… разве не ясно, что наступление на Москву провалилось? Все наши жертвы и нечеловеческие усилия оказались напрасными!
— Война без жертв не бывает, мой друг.
— Да, но ради чего? Ради чего мы погубили и губим столько немцев?
— Ради победы, Макс, — устало произнес генерал. — Мы, немецкие генералы и старшие офицеры, вместе с фюрером привели нашу армию к Москве, обещали ей победу над русскими, и эта армия верила нам. Мы не можем так просто отдать приказ об отступлении.
Во время этого разговора в кабинет с бумагами в руках вошел полковник Берендт. Он еще не успел обратиться к генералу, как дверь снова распахнулась и через порог переступила какая-то женщина, закутанная в длинную русскую шубу и большой шерстяной платок. Это была та самая Эльза Дольман, которая больше месяца назад приехала из Берлина в группу армий «Центр», чтобы своими глазами увидеть, как армия великого фюрера победным маршем войдет в Москву. Эльза не теряла времени даром. За месяц она исколесила почти весь фронт — была под Тулой, в танковой армии генерала Гудериана, потом оказалась на самом северном фланге, в танковой группе генерал-полковника Гепнера и даже вместе с его передовыми частями перебралась на восточный берег канала Москва — Волга. В один из солнечных дней ей посчастливилось с наблюдательного пункта какой-то части увидеть Москву.
И хотя на таком большом расстоянии она вряд ли могла отличить одно городское строение от другого, а тем более рассмотреть архитектурные детали, тем не менее в этот день в ее дневнике появилась запись: «Сегодня с наблюдательного пункта полка видела Московский Кремль на Боровицком холме. Это было великолепное зрелище! Еле видимые зубчатые стены, стрелецкие башни, а за ними — дворцы, церкви, и над всем этим ансамблем кремлевских дворцов и соборов возвышается колокольня Ивана Великого. Боже всевышний! Неужели осуществится моя заветная мечта? Неужели я буду разгуливать по московским улицам, сама своими глазами смогу увидеть резиденцию русских царей? Неужели я смогу наконец засесть за работу над книгой об этом великом походе наших войск на Москву?!»
В те минуты Эльза Дольман и в самом деле верила, что мечта ее скоро осуществится. Но уже на другой день вместе со своим гостеприимным хозяином — командиром полка — ей пришлось пятиться на запад. Об этом Эльза не стала писать в своем дневнике. Она решила, что больше ей в России делать нечего.
— Здравствуйте, господа!
— О, наш прелестный летописец!.. — с заметным ехидством воскликнул Берендт.
Эльза сделала вид, что она не почувствовала неприветливого тона полковника.
— Здравствуйте, Эльза. Мы очень рады вашему возвращению, — идя ей навстречу, не совсем весело произнес генерал.
— Спасибо. Поистине старый друг — лучше новых двух, как правильно говорят русские… — в свою очередь не преминула кольнуть Берендта Дольман.
— Снимайте этот наряд.
— Не знаю, стоит ли. Я сегодня же хотела попасть на самолет, отлетающий в Берлин.
— Как, вы уезжаете? А книга? — снова кольнул ее Берендт.
Эльза Дольман развела руками:
— Книга, видимо, так и останется ненаписанной. Ведь Москва не взята еще…
— К сожалению, вы правы, Эльза, — нахмурившись, ответил генерал Мизенбах и помог ей сбросить теплую шубу. — И все-таки рано или поздно она падет. Не два, а двадцать два раза будем наступать. До тех пор, пока не поставим русских на колени!
— Ну что же, желаю всем вам удачи, — потирая замерзшие руки, сказала Эльза. — Только… что-то пока не получается у нас, господа. Я видела русских. Вы не представляете себе, с какой нечеловеческой решительностью, с какой силой наступают эти азиаты. Я была буквально потрясена тем, как под их ударами наши солдаты бросают все и бегут. Да и у вас здесь, кажется, не лучше обстоит дело…
Раздался резкий телефонный звонок. Генерал взял трубку. Звонил Хубе. Из его не совсем вразумительного доклада командир группы понял, что советские войска усилили натиск на его дивизию и он держится из последних сил.
— Макс, — положив трубку, обратился к сыну генерал. — Отдай распоряжение о передислокации штаба, а сам поезжай к себе в дивизию. Хубе очень нервничает. Он должен понять, что нам отступать нельзя. Пусть своими силами продержится хотя бы до вечера. До тех пор, пока не подойдет подкрепление.
Полковник нехотя козырнул и быстро вышел из кабинета. Вслед за ним вышел и Берендт. Он не хотел при этой женщине говорить о делах.
— Что же ты не садишься, Эльза? — с наигранным спокойствием спросил Мизенбах.
Дольман пристально посмотрела в глаза генералу.
— Ты стал неискренен, Петер. Ведь тебе сейчас совсем не до меня.
Снова зазвонил телефон. Генерал поднял трубку, долго; и довольно нервозно разговаривал с кем-то, приказывал стойко удерживать занимаемые позиции.
Эльза стала одеваться. Она решила, что ей надо выбраться отсюда, пока не поздно. Мизенбах, закончив разговор по телефону, некоторое время стоял у аппарата и думал о чем-то.
— Ты поможешь мне добраться до аэродрома, Петер?
— Да, конечно, конечно… — не сразу ответил Мизенбах и вызвал адъютанта. Когда тот появился в дверях, он приказал: — Капитан, возьмите мою машину и отправьте госпожу Дольман на аэродром.
Эльза распрощалась с ним и в сопровождении адъютанта вышла из кабинета. Мизенбах снова взялся за телефонную трубку.
Положение немецких войск ухудшалось с каждым часом. Генерал Мизенбах не отходил от телефонных аппаратов. Ему то и дело звонили командиры соединений и сообщали о беспрерывных атаках советских частей. На дворе уже был вечер, а русские не прекращали наступления.
В восемь часов вечера позвонил Макс и осипшим голосом сообщил:
— Моя дивизия отходит к реке, отец. Она не может больше сдерживать русских…
У генерала от негодования побагровело лицо, глаза сузились, смотрели холодным, леденящим душу взглядом.
— Я не слышал ваших слов, полковник, — тихо, но с явной угрозой сказал генерал. — Когда наведете порядок в дивизии и остановите русских, тогда и…
Нет, он сейчас разговаривал не так, как говорят с сыном. Перед ним, на другом конце телефонного провода, стоял офицер, который должен был удержать фронт, укрепить в солдатах веру в победу, и только.
— Их невозможно остановить, генерал. У меня нет больше сил… — снова заговорил Макс. И вдруг голос его оборвался.
— Что там случилось? Почему ты молчишь, Макс?! — кричал генерал.
Наконец он услышал:
— Докладывает доктор Вернер, мой генерал. Полковник фон Мизенбах потерял сознание…
— Что случилось?
— Господин полковник тяжело ранен. У него уже нет пульса…
В глазах генерала мелькнула еле заметная тревога, но уже через две-три секунды он сумел погасить ее.
