Хмелева, не посмотрела в его сторону.
Пленные уходили все дальше, а он, подавленный, всеми забытый, стоял у забора и не знал, что ему делать, куда идти. Затем словно во сне он медленно побрел вслед за колонной…
Подул встречный ветер и начал будоражить пыль, бросать ее в лица пленных, слепить им глаза.
Хмелев видел, как люди ежились, втягивали худые, тонкие шеи в воротники, прикрывались руками, пригибались чуть ли не до самой земли и все шли, подгоняемые рычанием немецких овчарок, рвущихся с поводков.
Это невеселое шествие замыкал здоровенный эсэсовец с большой головой, бугристым, красным лицом и выцветшими, почти белыми бровями. Когда какой-нибудь выбившийся из сил пленный падал на дорогу, он с бесстрастным видом подходил к нему и, толкая ногой в бок, приказывал:
— Вставайть!.. Скоро! Скоро!
Если тот не мог подняться, краснолицый давал по нему короткую очередь из автомата и, не оглядываясь, шагал вслед за колонной.
Каждый раз, когда впереди раздавалась автоматная очередь, Хмелев вздрагивал от страха и останавливался. Но потом, боязливо озираясь, обходил стороной труп пленного и снова шагал вслед за колонной.
Подходить близко к людям он не решался. Краснолицый эсэсовец мог заподозрить его в недобрых намерениях и подстрелить.
Прошли уже несколько сел. Позади осталось много километров трудной, сугробистой дороги. Хмелев выбивался из последних сил. Ему казалось, что пленным гораздо легче. Там люди помогали друг другу. А он был один. Один в этой метельной степи, на пронизывающем до костей ветре. Его начинала покидать вера, что он выдержит, не упадет на дорогу…
И все-таки ему не хотелось умирать. Он напрягал последние силы, засовывал окоченевшие руки все глубже в рукава шинели и, спотыкаясь, шел и шел вперед… Машинально он нагнал колонну и чуть не уперся в спину эсэсовца, идущего позади пленных.
— Э-эй, Иван!.. Цюрюк! На-зад!! — закричал на него тот.
Хмелев не слышал окрика. Он шел спиной к ветру.
Немцу показалось, что русский хитрит: притворяясь глухим, он хочет приблизиться к колонне как можно ближе.
— На-за-ад, швольочь!! — выходя из себя, снова крикнул эсэсовец и дал по спине Хмелева длинную автоматную очередь.
Евгений остановился, на мгновение обернулся, словно хотел увидеть, кто же это выстрелил в него, и молча, лицом вниз, рухнул в сугроб. Порывистый ветер взвихрил над ним облако снега…
21
В полдень с востока подул ветер и стал теснить на запад тяжелые, свинцово-серые облака. Среди туч появились разрывы, выглянуло солнце и осветило колонну пленных, тяжело шагавших по узкой проселочной дороге.
Пленные, занятые своими нерадостными мыслями, еле брели. Особенно трудно приходилось Наташе. Избитая, измученная, она с трудом шла и не видела ни солнца, ни конвоиров, ни самой дороги. Она хотела только одного: чтобы скорее кончилась эта заметенная снегом дорога, а с ней и эти муки.
— Крепись, Наташа. Крепись… — тихо сказал ей Митрич.
— Не могу больше, дедушка. Не могу.
— Можешь! — не поворачивая головы в ее сторону, снова тихо, но твердо сказал старик. — Можешь. Ты же сильная.
«Сильная»… Какая же я сильная, если так быстро сдалась, не выдержала…» — мысленно пыталась возражать, Митричу Наташа. И тут она вспомнила слова матери о том, что к партизанам послан человек. В той сутолоке, в какой были сказаны ей эти слова, она не совсем ясно поняла их значение. Но теперь понемногу до ее сознания дошел смысл сказанного. Если в отряд послан кто-то, то, значит, о них узнает и Саша. Ведь партизанский отряд теперь действует вместе с полком Кожина. Значит, Саша сделает все, чтобы выручить всех этих людей, а вместе с ними и ее, Наташу. Это так и будет. Она уверена. Только бы вовремя до него дошел этот человек. Только бы не опоздал.
«Надо сказать об этом капитану. Обязательно сказать. Он подготовит людей. Его послушают…» — решила девушка и незаметно поменялась с Митричем местами, пошла рядом с седым военным.
— Слушайте меня… — И она слово в слово передала капитану все, что услышала от матери.
Седой капитан стал шептаться со своим бородатым соседом слева. Выслушав капитана, бородач приотстал немного, пошел со второй шеренгой. Потом с третьей… Минут через двадцать он снова появился в первой шеренге и что-то шепнул капитану.
«Значит, теперь все знают…» — подумала Наташа и, сама не зная зачем, подняла голову вверх. Прямо над собой, в разрывах туч, она увидела солнце. Ей показалось, что оно так же ласково улыбалось ей, как в то июньское воскресное утро, когда они вместе с Сашей стояли на высотке и когда он впервые сказал: «Я люблю вас, Наташа…»
Из задумчивого состояния ее вывел выстрел, прогремевший где-то позади колонны. Она обернулась и посмотрела на идущих по дороге людей. В самом конце этого мрачного шествия конвойные пристрелили отставшего пленного.
— Еще одного убили, мерзавцы… — тяжело выдохнул бородатый пленный.
— Не трать зря порох, — осадил его капитан. — Одними возмущениями делу не поможешь.
— Знаю, но не могу. Душа горит. Вот вы успокаиваете, а если наши не подоспеют? Если они доведут нас до леса и всех сразу положат? Какой смысл им в их теперешнем положении возиться с нами?..
— Смотрите! Смотрите! — донесся встревоженный голос до слуха Наташи. — Село горит!
— То, через которое мы проходили!..
— Сосновка… — с трудом выговорил Митрич.
Наташа посмотрела назад. Над Сосновкой вздымались к небу огромные клубы черного дыма.
— И там горит! — снова услышала девушка.
— И вон справа тоже!..
И действительно, горели все окрестные села. Дым клубился над багровыми от зарев полями.
Наконец колонна подошла к опушке леса.
— Право! Право!.. Шагайть право! — вдруг закричали конвоиры и стали теснить пленных в сторону от дороги.
— Шнель, шнель, руссише швайне! — орали гитлеровцы, освобождая дорогу.
Урча мотором и чуть не наезжая на пленных, вперед прошла грузовая машина, битком набитая немецкими солдатами. Каждый из них держал в руках длинную палку с намотанной на конце просмоленной паклей. Некоторые из этих наскоро сделанных факелов даже сейчас дымились, разнося неприятный запах горелых тряпок.
Проехав вперед, грузовик остановился. Из кабины выпрыгнул Шлейхер. Подождав, пока к нему приблизится голова колонны, он крикнул:
— Мюллер!
Невысокий лейтенант, шагавший впереди колонны, вытянулся перед Шлейхером.
— Что вы их так распустили?! — заорал Шлейхер на начальника конвоя. — Идут, как на воскресной прогулке.
— Мои солдаты без устали подгоняют их прикладами, травят собаками, а тех, которые очень отстают, расстреливают на месте. Вы ехали позади нас и сами могли убедиться в этом. Не могу же я их всех до одного перестрелять!
— Именно так вы сейчас и поступите.
— Господин капитан, полковник Берендт приказал гнать пленных до села…
— Вы болван, Мюллер. В том селе, куда вы гоните пленных, уже русские.
