стояли за Русскую землю, били французов, где враг узнал и навеки запомнил, на что способен русский солдат…
Командиры танковых, артиллерийских и пехотных частей слушали командующего, и перед их взором, словно наяву, возникали картины давно отгремевших боев. Они как бы видели тех русских людей, которые смело бросались в атаку на французов, рубили их палашами, кололи штыками, разили картечью…
— Так неужели же мы не потомки тех героев, которые много лет назад стояли здесь, под Москвой, насмерть?! — спросил Громов.
Ему никто не ответил. Но у каждого были те же мысли. И каждый твердо решил про себя: победить или умереть.
4
Над Подмосковьем с запада на восток низко плыли темные тучи, и все вокруг — поля, сады и рощи, еще недавно весело желтевшие в лучах осеннего солнца, — казалось таким же мрачным, как эти тучи. Всей своей громадой двигались они в сторону холма, на вершине которого две молодые белоствольные березки тревожно перешептывались о чем-то пожелтевшей листвой. Словно огромные птицы, прикрыв высоту тенью темных крыльев, тучи двинулись дальше на восток — в сторону Березовска.
В эту пору обычно здесь безлюдно и тихо — урожай собран, грибной сезон закончился, — и потому редко можно встретить человека в поле или на лесной тропинке. Только по шоссе изредка проносились грузовики, развозившие овощи для жителей Москвы, Березовска и других городов. И так день и ночь. Проурчит трехтонка, прошипит шинами по накатанному асфальту легковая машина — и снова тишина кругом, только ветерок посвистывает в кронах, да где-то далеко, сразу и не поймешь, в какой стороне, замычит теленок или залает собака.
Но в эту осень здешнюю тишину вспугнули люди. Их очень много. Они приходили сюда уже не первый день — мужчины, женщины, подростки.
У автострады, ближайшего села и дальше, насколько мог видеть глаз, трудились люди в телогрейках и пальто, в кепках и шляпах, меховых шапках и шерстяных платках… Разбившись на группки по десять — пятнадцать человек, они делали на этой знакомой им земле то, что в отчетах коротко именовалось строительством оборонительного рубежа.
Одни рыли окопы и ходы сообщения, другие копали противотанковые рвы, ставили надолбы, третьи натягивали на колья в несколько рядов колючую проволоку.
У самой автомагистрали вместе со своей бригадой трудился сухощавый старик, одетый в изношенный полушубок и шапку-ушанку. Это был Филипп Дмитриевич Шмелев, которого звали просто Митрич. Когда-то он работал в Москве и жил в одном доме со Степаном Даниловичем Пастуховым. Уйдя на пенсию, он купил на окраине Березовска небольшой домик и переселился туда на постоянное жительство, а московскую комнату оставил сестре.
Митрич работал сосредоточенно. Левой рукой он натягивал колючую проволоку, ловким ударом молотка вгонял в торец кола гвоздь, загибал его и переходил к другому колу. Там он повторял ту же операцию и шагал к следующему. Обычно он проделывал это с шутками и прибаутками.
Но сейчас Митрич был не в духе. Закрепляя проволоку на кольях, он то и дело сердито поглядывал туда, откуда, покачиваясь из стороны в сторону, шел высокий, худой человек в драповом пальто. Прижимая к груди небольшую охапку кольев, он тянул пьяным голосом какую-то песню.
— Во, как развезло человека! Отродясь так не напивался, а тут на тебе — в стельку!..
— Кто «в стельку»? — не поняла Надежда Васильевна Ермакова, работавшая рядом с Митричем.
— Да этот… Полынин, заведующий столовой. Видите, как его из стороны в сторону кидает.
В это время подошел Полынин и небрежно швырнул к ногам Митрича несколько кольев.
— Вот, пожалуйста… Принес.
Он сказал это таким тоном, будто сделал старику величайшее одолжение.
— Чего принес? — въедливо спросил Митрич.
— Колья. Разве не видите?
— Не вижу. Полтора колышка принес и думаешь, дело сделал!
— A-a-а!.. Все равно ни к чему все это, — безнадежно махнул рукой Полынин.
— Как это ни к чему? Как это ни к чему, я тебя спрашиваю?! — наступая на Полынина, загремел Митрич.
Полынин в испуге попятился назад.
— Сдаюсь на милость победителя.
— «Сдаюсь». Эх, ты!.. — передразнил его Митрич.
— Да разве я!.. — пытался оправдаться Полынин.
— И не перечь ты мне. Не перечь! Иначе я не поручусь за себя. С одного удара насмерть зашибить могу. Не посмотрю, что ты такая орясина! — сердито сказал Митрич и быстро пошел в сторону. — Присылают тут всяких, понимаешь, — ворчал он на ходу.
— Ну, вот и все, Надежда Васильевна. Дипломатические отношения с бригадиром прерваны раз и навсегда, — развел руками Полынин.
— Что с вами сегодня, Петр Сергеевич? Сами не работаете и другим мешаете.
— А-а, напрасно все это, Надежда Васильевна… Все напрасно… — горестно покачал головой Полынин и, напевая ту же песню, побрел вслед за Митричем.
Ему навстречу попалась Наташа. Шлепая по осенней грязи огромными сапогами, она подносила тяжелые мотки колючей проволоки, которую Надежда Васильевна вместе с Митричем натягивала на колья.
Положив на землю один моток, Наташа шла за следующим. Озябшими, заскорузлыми от холода и грязи руками брала она очередной моток колючей, ржавой проволоки, с трудом поднимала его на плечо и шагала обратно.
Надежда Васильевна уже давно с тревогой поглядывала на дочь, которая вторые сутки вместе с другими работала без отдыха.
Когда Наташа опустила на землю очередной моток, Надежда Васильевна, взглянув на ее осунувшееся лицо, на клок золотистых волос, выбившихся из-под шерстяного платка, сказала:
— Ты бы отдохнула, дочка.
— Спасибо, мама, я не устала, — с трудом разгибая спину, ответила Наташа.
— Вижу, как ты не устала. — Мать поправила на ее голове сбившийся платок. — Хочешь, я тебя обрадую?
Наташа с удивлением посмотрела на мать. Она не понимала, чем можно обрадовать человека в эту трудную пору. И вдруг услышала:
— Тебе письмо.
— От кого? От Евгения? — безразличным тоном спросила она.
После того вечера, когда Наташа застала у Хмелева другую женщину и ушла от него, он прислал ей шесть писем. Оправдывался, убеждал ее в том, что с этой женщиной порвал очень давно и что в тот злосчастный вечер она сама пришла к нему без разрешения. Просил Наташу забыть об этом случае, уверял, что он не может без нее жить. Первые два письма Наташа прочла, а остальные, не распечатывая, рвала и бросала в огонь.
— От Асланова, — сказала мать и, заметив на лице дочери удивление, спросила: — Разве у тебя нет знакомого с такой фамилией?
— Нет… Я не знаю никакого Асланова. Ты ошиблась, наверное.
Надежда Васильевна подала ей письмо:
— Прочти сама.
Наташа взглянула на конверт. На нем совершенно четко были написаны номер полевой почты и… фамилия адресата: «Асланову».
— Ничего не понимаю.
