— А ты прочти, и все станет ясно.
Наташа вскрыла конверт, вытянула листок бумаги, исписанный неровным почерком, и стала читать:
«Наташа!
Очень прошу извинить меня, что я, незнакомый Вам человек, пишу без Вашего разрешения. Да, Вы меня не знаете, но зато я знаю Вас очень хорошо.
Не удивляйтесь! Впервые я услышал Ваше имя в госпитале. Там после тяжелого ранения лечился мой лучший друг Саша Кожин…»
У Наташи сжалось сердце. Заметив, как сильно побледнела дочь, Надежда Васильевна с тревогой спросила:
— Что? Что там написано?..
— Кожин… Саша Кожин тяжело ранен.
— Ранен? Разве он был на фронте?
— Не знаю. Здесь написано только о том, что он после тяжелого ранения попал в госпиталь…
В это время Надежду Васильевну позвал бригадир. А Наташа, оставшись одна, продолжала читать:
«Когда я приехал в госпиталь, он был без сознания. Медсестра сделала ему укол. Я сел возле него и стал ждать. Он долго не приходил в себя, только ворочался в постели, произносил мужские имена, кому-то приказывал держаться, не отходить… Потом неожиданно я услышал женское имя. Это было Ваше имя, Наташа. Ваше… Он несколько раз произнес: «Наташа… Наташа… Наташа-а-а!..» Когда он, уже под вечер, пришел в себя, я спросил его: «Что это за девушка, имя которой ты упоминал в бреду?» Он не хотел говорить; потом все же коротко рассказал, как познакомился с Вами на школьном вечере в Москве.
Месяц назад Кожин выписался из госпиталя и приехал в нашу часть. Я не узнал его. За то время, как я не видел его, он сильно изменился — стал задумчивым, хмурым. Я решил, что на него так угнетающе подействовала война. Оказалось, это не совсем так. Кроме войны, кроме нашего общего несчастья у него было и свое, личное несчастье, личное горе.
И это горе причинили ему Вы, Наташа. Вы отвергли его любовь, а он… до сих пор любит Вас.
Вот все, что я хотел написать Вам. Перед тем как этот листок вложить в конверт, я перечитал его и остался недоволен. Письмо получилось мягким, слова какие-то обтекаемые, не мои. Если бы я говорил с Вами с глазу на глаз, Вы бы услышали немало резкостей и, может, даже обиделись бы на меня.
Вы прочтете это письмо и, наверное, подумаете: «Зачем этот сумасшедший человек написал мне обо всем этом?»
Чтобы Вы напрасно не ломали голову, я отвечу Вам сразу: не знаю. Скорее всего, затем, чтобы излить свою душу и хоть немного отомстить за своего друга.
Прощайте!
P. S. Советую Вам не напоминать о себе Саше. Не пишите ему. Он все равно не ответит. Но если все-таки напишете, то не упоминайте обо мне и моем письме. Если он узнает, что я раскрыл тайну, очень обидится. Скажет, что предал его. Он мне не давал даже Вашего адреса. Я в отсутствие Александра нашел Ваш адрес в его записной книжке».
Как только Наташа поняла, что Кожин выздоровел, что она до сих пор еще любима им, ее охватило волнение. Буквы начали расплываться перед ее глазами.
Но может, она не так поняла написанное? Может, в письме содержится совсем не тот смысл? Чтобы окончательно разобраться в своих сомнениях, она дрожащими руками перевернула листок и стала перечитывать послание Асланова.
Нет, ошибки не было. Кожин до сих пор помнит о ней и любит ее.
Когда Надежда Васильевна вернулась назад и увидела Наташу, от сердца у нее сразу отлегло. Дочь была одухотворенной, счастливой. Лицо ее светилось радостью, а по губам блуждала еле сдерживаемая улыбка.
Подойдя к матери, Наташа заглянула ей в глаза, потом порывисто обняла и принялась целовать. Она поняла, как права была мать, когда год назад говорила о верности Кожина, о его прекрасном сердце, о его способности любить по-настоящему. Она была благодарна ей за те слова, за то, что поняла Сашу.
— Пусти, Наташка! Да пусти же, сумасшедшая! Люди смотрят.
— Ну и пусть смотрят. Хочешь, я сама им скажу обо всем?
— Да что с тобой? Что ты можешь сказать людям?
— Мама, он любит! Понимаешь, любит!.. Этот Асланов… Этот милый человек так и пишет. Саша даже в госпитале, даже в бреду упоминал мое имя! — в радостном возбуждении выпалила она.
5
Наташа еще разговаривала с матерью, когда к ним подбежал Олег. Он со своей мамой работал здесь же, на строительстве оборонительных рубежей.
— Наташа! Надежда Васильевна! Бросайте работу! — прерывающимся голосом крикнул мальчик.
— Почему? — удивилась Наташа.
— Не знаю. Говорят, на фронте что-то случилось… Местному населению приказано расходиться по домам.
— Как же так? Ведь мы работу не закончили? — недоумевала Надежда Васильевна.
— Без нас закончат. Бросайте!
— Как это без нас?! — крикнула девушка.
Тревожно переговариваясь, люди стали собираться на опушке леса.
К ним подбежал растерянный, запыхавшийся Полынин. Чуть отдышавшись, он с болью произнес:
— Товарищи! Немцы фронт прорвали…
— Где немцы?!
— Откуда?
— Неправда это! — зашумели люди.
— Правда. Они уже совсем близко…
Митрич пробился сквозь толпу и, остановившись напротив Полынина, зло сказал:
— Ведь опять врешь, Полынин!
— Зачем мне врать? Я… Мне шофер один сказал. Он сам, своими глазами видел их. Их танки ворвались в Гжатск.
— Значит, это не ты, а он видел? — наседал на него Митрич.
— Да врет он все! — крикнула пожилая женщина в сером платке.
— Залил глаза, вот и мелет несуразное! — возмущенно кричали люди.
В это время к собравшимся на опушке строителям быстро подошли батальонный комиссар Воронов и Степан Данилович Пастухов. Их отряд прибыл сюда вчера вечером. По приказу командующего ополченцы были приданы полку Потапенко, а Воронов назначен комиссаром вместо убитого осколком бомбы старшего батальонного комиссара Прокофьева. Командиром отряда остался Пастухов.
Заметив военных, встревоженные люди бросились к ним, стали спрашивать:
— Как же это, а?
— Неужели правда, что наш фронт прорвали? Воронов не знал, как сказать людям о том тяжелом положении, которое сложилось на фронте.
