люблю его. Как же после этого я буду говорить с ним — Сашей? Как я смогу сказать, что никогда не любила Хмелева, что просто привыкла к нему и мне только казалось, что люблю его… Разве Кожин поверит этим словам? Ни он и никто другой не поверит этому. Никто и никогда…
Придя к такому неутешительному заключению, Наташа повернулась и медленно побрела обратно. И слова Асланова, и ее собственные выводы убедили ее в том, что она не имеет права показываться Кожину на глаза, не имеет права даже напоминать о себе.
7
В новой, еще не обжитой землянке жарко топилась железная печка. От стен, сделанных из свежевыструганных бревен, сильно пахло смолой.
Возле печки на березовом чурбачке сидел грузный, седоусый подполковник Потапенко и грел свои большие, с синими прожилками руки.
Батальонный комиссар Воронов стоял с другой стороны печки и, похлопывая ладонями по горячей трубе, тоже грел руки. Они оба весь день ходили по переднему краю обороны полка, проверяли готовность подразделений к встрече с врагом, давали советы, указания. К вечеру, окончательно выбившись из сил, они добрались до командного пункта первого батальона и отдыхали, дожидаясь капитана Кожина.
— Я все время думаю, Семен Петрович, что мы с тобой не доделали еще? Чего не учли? Где наше слабое место? — задумчиво спросил Воронов.
Потапенко, открыв дверцу, подбросил в печку несколько чурок, потом сказал:
— В мозгах, Иван Антоныч.
— Где?
— В мозгах командиров подразделений. Не думают, дьяволы! Не могут самостоятельно решать серьезные задачи. Вот где наша ахиллесова пята.
— Так уж все и не думают?
— Не все, конечно. Но есть и такие. По каждому поводу приказов и распоряжений ждут. А вот мы с тобой не ждали, когда мне с японцами пришлось встретиться на Хасане, а тебе с белофиннами на Карельском перешейке. А почему теперь наши молодые командиры боятся самостоятельно решать задачи? — спросил Потапенко и сам же ответил на поставленный вопрос: — Потому, что мы частенько за ручку их водили. Без нянек ни шагу им не давали ступить. Вот и доводились.
Потапенко знал, что это не совсем так, но сегодня ему пришлось столкнуться с одним таким командиром. На вопрос: «Почему не ведете наблюдение?» — тот ответил: «На это не было приказа». После этого разговора подполковник долго не мог успокоиться.
В землянку быстро вошел капитан Кожин, доложил, чем занимается батальон.
— Где вас носит до сих пор? Мы с комиссаром уже полчаса… — Заметив, что Воронов взглянул на часы и улыбнулся, подполковник поправился: — Ну, в общем, долго заставляете ждать себя. — И, поднявшись с места, потребовал схему обороны батальона.
Кожин вытащил из сумки лист ватманской бумаги и развернул его на столе перед командиром полка.
— Разрешите доложить?
— Не надо. Я сам разберусь.
Внимательно всматриваясь в схему, Семен Петрович увидел, что Кожин умело организовал оборону: хорошо использовал местность, заминировал подходы к переднему краю, удачно расположил приданную полковую батарею, минометную роту, пулеметчиков…
Послышался треск мотоцикла. Командиры прислушались.
— Кто бы это мог быть? — спросил Воронов.
— Из штаба дивизии, наверное.
— Разрешите? Я сейчас… — спросил Кожин и, не ожидая ответа, бросился к двери. Распахнув ее, хотел выбежать из землянки, но невольно отступил назад. На пороге стоял высокий, худой немец в прорезиненном черном плаще, каске, в больших очках, какие носят мотоциклисты, и в кожаных перчатках с широкими раструбами. Перешагнув порог, немец выбросил правую руку вверх и крикнул:
— Хайль Гитлер!
Секунду командиры молча, непонимающе смотрели на немца, а тот на них.
— Зиг хайль! — еще раз прокричал фашист. В ту же минуту кто-то сильно толкнул его в спину. Он опустил руку и поспешно отступил в сторону, пропуская вперед человека, одетого в пятнистый маскировочный костюм, с немецким автоматом на груди. Это был старшина Бандура.
На его обветренном рябоватом лице рельефно выделялись пышные рыжие усы. Свирепо взглянув на фашиста, Бандура хотел доложить командиру, но тот опередил его.
— Ты что же это, чертов сын, спектакли тут устраиваешь, а? — напустился на разведчика командир полка. — Почему руки не связал? Что он у тебя тут разгуливает, как у себя дома?
— Он был связан, товарыш подполковник. Я его развязал только перед входом в землянку. Хотел доставить в штаб полка, но мне сказали, що вы здесь. Потому я…
— Хорошо, докладывай.
— Немцы в двадцати километрах — в Андреевне.
— Сам видел или этот… сказал? — командир кивнул в сторону немца.
— В Андреевке видел сам. В бинокль. Мы всего двух километров не доехали до Андреевки: немцы как вошли туда, так сразу выслали свою разведку на двух мотоциклах. Одну машину мы перехватили, а другая удрала. Мотоциклист вовремя свернул в сторону и умчался.
— А этот что, один ехал? — спросил Воронов.
— Нет, товарыш комиссар… Только второго не удалось живьем взять.
— Та-ак. А ну-ка, комиссар, потолкуй с немцем.
— Вы из какой дивизии? — спросил Воронов по-немецки.
Мотоциклист презрительно с ног до головы осмотрел Воронова и молча отвернулся от него.
— Говорить не хочет. Ничего не поделаешь — «высшая раса», — сказал Семен Петрович и вдруг с легкостью юноши вскочил с места, скомандовал: — Сми-ирно! Отвечать, когда с тобой разговаривает советский офицер!
Гитлеровец, прижав руки к бедрам и щелкнув каблуками, вытянулся перед Потапенко.
— Ну вот. Теперь другое дело, — садясь на свое место, сказал подполковник. — Спрашивай, Антоныч.
— Какая дивизия перед нами? — снова задал вопрос Воронов.
— Перед вас не есть дивизия. Перед вас есть большой армейский групп немецки войск! — запальчиво ответил фашист, сильно коверкая русские слова.
— Да он, оказывается, и по-русски говорит! — воскликнул Потапенко и уже сам стал задавать вопросы: — Сколько дивизий в этой группе?
— Я можно сказаль, но… это не есть хорошо вам.
— Говори.
— Два немецки моторизованный корпус. Семь дивизия!
— Кто командует армейской группой?
— Господин генераль фон Мизенбах. О-о о!.. Это ест большой генераль!..
— Танки есть в вашей армейской группе?
— Много. Очень много. Завтра немецки танк будет взяль Березовск. Послезавтра пойдет нах Москау!.. Герм…
Семен Петрович, все чаще затягиваясь табачным дымом из своей огромной люльки, исподлобья посмотрел на немца таким колючим взглядом, что у того застряли в горле слова.
— Видали, хлопцы? Он со своим генералом пойдет «нах Москау», а мы… Нас и за людей уже не считают, — наливаясь гневом, сказал командир полка. — Убери его отсюда, Бандура, к чертовой матери, иначе я ему сам покажу дорогу «нах Москау» и обратно!
