неосновательно. Но кто в те времена стал бы доискиваться справедливости, если речь шла о представителе 'неполноценной' расы, занятом на принудительных работах? Он угодил в концентрационный лагерь. Чудовищный ужас, с которым он там столкнулся лицом к лицу… истязания, пытки, казни… впрочем, это уже хорошо известно! Правда, его могучее тело все вынесло, но в душе что-то надломилось. Он больше никого и ничего не любил, ни во что не верил, ни на что не надеялся. Безрадостное прозябание-вот единственное, что ему осталось в жизни. По окончании войны он имел возможность по желанию принять на выбор югославское или итальянское подданство и возвратиться на родину, но вовремя об этом не позаботился, пропустил все сроки — ему уже все стало безразлично. Как человек без подданства, скитался он по разным местам; его гнали, и он без определенной цели отправлялся дальше, пока не нашел временного прибежища в Грюнбахе-в развалинах старой кузницы.
— Вот-правда!-заключил он с жестом презрения и выпил вина.
Мы, смущенные, молчали. У Крюгера было такое выражение лица, будто он вот-вот расплачется. Мне же вдруг показалось, что на чердаке стало темнее, что за покрытыми паутиной балками притаились враждебные тени. Антенна и аппараты, посредством которых мы получили послание со звезд, — на прежних местах, но Янек снова вернул нас из звездных высей к Земле с ее мраком, с ее ужасами. Контраст получился настолько жестокий, что спазма сжала мне горло и меня охватило предчувствие неминуемой беды, предчувствие, волей случая оправдавшееся еще в тот же вечер.
— Но, господин Янек… Поверьте нам, что лично мы оба…-нашел я наконец силы выговорить.
Янек оглядел меня прищуренными глазами.
— Ваш друг тоже из таких. Я хорошо знать этих людей,сказал он насмешливо.
— Какой еще друг? — спросил я, ничего не понимая.
— Ваш друг из аптеки,-пояснил Янек.- Он все время ходить вокруг. И сегодня вечером я его видеть, как он ходить за домом…
Обдумывая все это теперь, в спокойном состоянии, я прихожу к выводу, что провизор Киндель и в самом деле мог быть в прошлом одним из шпиков или палачей-истязателей и ныне скрывался в Грюнбахе от заслуженной кары. Но едва ли он когда-нибудь принадлежал к прежней 'идейной аристократии', потому что в этом случае при помощи своих единомышленников он сумел бы занять куда более высокий и выгодный пост, чем должность простого аптекаря-провизора, живущего надеждами на скорую смерть своего шефа.
В тот момент я настолько был поражен выпадом Янека, что не сумел ничего возразить и не стал даже объяснять своему собеседнику, что причислять провизора Кинделя к моим друзьям было, мягко выражаясь, преувеличением.
Чтобы сгладить тягостное и мучительное впечатление от сцены с Янеком, я опять налил всем вина и объявил, что в завершение вечера угощу моих гостей превосходным кофе. Крюгер поддержал меня в попытках развеселить Янека и в нарочито веселом тоне предложил ему сигарету:
— Восточный табак, какой курят у вас на родине!
Янек взял сигарету и закурил, глубоко затягиваясь, видимо чтобы немного успокоиться. Он снова стал молчаливым и непроницаемым. Временами его губы складывались в странную, многозначительную улыбку, но она тут же исчезала, и он держал себя так, будто ничего и не было, будто он за весь вечер не сказал ничего особенного. Я все более убеждался, что Крюгер ему гораздо симпатичнее, чем я, и что он больше доверяет ему, чем мне. Под конец он оттаял до такой степени, что вступил с Крюгером в шутливое обсуждение достоинств южных девушек. Настроение как будто выровнялось, и вечер заканчивался в приятной атмосфере.
Было уже за полночь. Я только что включил электрический кофейник, чтобы приготовить обещанный кофе, как вдруг мы услышали шаги на лестнице.
— Что это? — спросил Крюгер дрогнувшим голосом.
Я прислушался. На лице Янека появилось выражение настороженного внимания.
Сегодня, когда я об этом вспоминаю, мне кажется, что едва я услышал звук шагов и скрип ступенек, как тотчас же догадался: вот оно — несчастье. Шаги совсем не походили на осторожную поступь Янека, когда он поднимался к нам в начале вечера. Это были легкие, торопливые шаги человека, который либо убегает от опасности, либо отчаянно спешит. Наконец дверь распахнулась, и на пороге показалась моя жена.
Обычно она избегала появляться в той части чердака, где я устроил себе лабораторию. Она очень осуждала мои ночные бодрствования, беспокоилась за мое здоровье, но выражала свое недовольство лишь изредка, в виде коротких увещеваний. К моему ассистенту Крюгеру она относилась снисходительно, но в глубине души, конечно, его недолюбливала. Хотя бы за то, что Крюгер, как она могла предположить, помогал мне при этих ненужных, с ее точки зрения, экспериментах. Еще меньше симпатии она питала к Янеку, но можно ли было ставить ей это в вину, учитывая характер и образ жизни этого человека.
Жена прибежала в страшном волнении. Даже в полумраке чердака было видно, что она смертельно бледна. Одной рукой она запахивала на груди халат, наброшенный в спешке, в другой держала газету. В расширенных глазах был панический ужас.
— Случилось нечто страшное, — проговорила она срывающимся голосом и протянула мне газету, — Вот, прочти! — Крюгера и Янека она будто и не заметила.
Я в недоумении взял газету. Это был номер 'Майницкого Меркурия' — провинциального листка, известного своими клерикальными и крайне реакционными тенденциями и стоявшего близко к определенным правительственным кругам.
На первой странице можно было прочесть о задачах по укреплению национальной обороны — обычные напыщенные фразы, уже до смерти всем надоевшие. Я не понимал, с какой стороны это могло касаться меня.
— Мы ведь не выписываем и не покупаем эту газету; откуда же она взялась? — спросил я в удивлении.
— Четверть часа тому назад — я уже хотела ложиться — ее подсунули под нашу входную дверь. Я хотела посмотреть, кто это сделал, но услышала только удаляющиеся шаги. В темноте я не разглядела, кто это был. Прочти! На второй странице, отчеркнуто красным. Боже мой, что же теперь будет!..
— Иди ложись, а то простудишься. Ты ведь вся дрожишь. Я скоро приду, — сказал я возможно спокойнее.
— Спать?! Нет, уж теперь мне не заснуть. Это ужасно, — прошептала жена и, будто только сейчас заметив обоих посторонних мужчин, плотнее запахнула на себе халат и побежала вниз по лестнице.
Я подошел ближе к лампе и развернул вторую страницу. Неизвестный 'доброжелатель' обвел нужную статью красным карандашом и против некоторых абзацев поставил еще на полях восклицательные знаки. Нахмурившись, я начал читать.
'СЛИШКОМ ПЛОХО ЗАМАСКИРОВАНО'
На страницах нашей газеты мы уже неоднократно указывали, что давно пора решительно положить конец преступной деятельности более или менее искусно законспирированных врагов нашего государства, ставящих себе целью подрыв государственного строя. В качестве иллюстрации к этому нашему требованию может служить новый пример преступной деятельности, не имеющий себе равных по карикатурной наглости. Некий доктор В., проживающий в местечке Грюнбах недалеко от города X., утверждает, что ему якобы удалось вступить в контакт с таинственными разумными существами, обитающими на других планетах. Для каждого верующего христианина это утверждение на первый взгляд может показаться только кощунственным или безумным, и, однако же, за ним кроется нечто гораздо более серьезное. Господин доктор В. утверждает, далее, будто его 'звездные люди' высказываются против атомного вооружения, за всеобщий мир и согласие! Услышав такие песенки, и самый ограниченный человек не станет более сомневаться, откуда дует ветер. Господин доктор В. может сколько ему угодно разглагольствовать о своем мнимом открытии, об 'ушах, вслушивающихся в космос', о частотах и о прочем, — нас, однако, ему своей псевдонаучной болтовней не провести. Людей, с которыми он установил контакт, надо искать вовсе не на звездах, а по соседству с нами, на восточном полушарии земного шара. Против атомного вооружения… вечный мир… взаимопонимание… Все это более чем ясно указывает, где пребывают заказчики господина доктора В. Как нам стало известно дальше, этот господин подвизается и в качестве воспитателя юношества. Нашему корреспонденту пришлось, к несчастью, убедиться, насколько глубоко подрывные идеи доктора В,
