начать разговор.
— Вы хотели мне что-то сообщить, господин профессор? — пришел я ему на помощь. — Но не позволите ли сначала задать вам один вопрос?
— Да, пожалуйста, сделайте одолжение,- кивнул он.
— Меня очень интересует, по каким причинам придают столько значения тому факту, что я нахожусь… как бы это выразить?.. ну, скажем, в качестве гостя в подведомственном вам заведении? — спросил я напрямик, протирая стекла очков.
Губы профессора готовы были сложиться в ироническую улыбку, но с ответом он помедлил.
— Ну, хорошо! — решился он наконец. — Только я заранее полагаю само собой разумеющимся, что весь разговор останется между нами. Насколько мне известно, один из ваших друзей или знакомых поднял за границей в связи с вашим делом основательный шум. Хотя здесь и делают вид, что не обращают на это внимания или не слышат, но в глубине души побаиваются громкого скандала, считаясь с мнением заграницы. Такого рода вещи уже случались… Даже с министрами… Но дело сразу утратило бы остроту, если бы выяснилось, что… Сказать больше я не могу, надеюсь, вы меня понимаете.
Я понял. 'Это, наверное, Крюгер', — сразу же догадался я и испытал одновременно и тихую печаль, и немного радости.
— Мой дорогой господин доктор Вульф! — продолжая ходить по комнате, сказал профессор, и в его сухом, деловом тоне мне послышалась, однако, некоторая торжественность.- Мой дорогой господин доктор Вульф! Неделю тому назад я предложил вам покончить со всей этой историей ценой отказа от ваших утверждений. Вы на это не согласились, и я воздаю должное вашей принципиальности. Поэтому я не стану больше повторять своего тогдашнего предложения. Но наступил момент, когда мы должны прийти к какому- то результату.
— Имеете вы в виду медицинский результат? Доктор Бендер приложил много усилий, чтобы угодить властям,- вставил я ядовито.
Профессор быстро подавил улыбку. Он, повидимому, счел ее несовместимой со своим положением и авторитетом.
— Ну, — возразил он мне с сарказмом,- насколько я могу судить по вашей рукописи, вам тоже не совсем чуждо эдакое неодолимое преклонение перед властью предержащей, перед государством и начальством.
Стрела попала в цель, и я от стыда закусил губы. А профессор, устремив глаза в пол и продолжая ходить взад и вперед, заговорил чуть изменившимся, еще более деловым тоном:
— Для окончательного завершения вашей истории имеются лишь две возможности. Он сделал паузу.
— Какие именно? — спросил я.
Профессор поднял левую руку и оттопырил на ней большой и указательный пальцы, как бы давая мне наглядно убедиться в количестве возможностей.
— Первая возможность состоит в том, — говоря это, он обхватил всеми пальцами правой руки большой палец левой, — что вы еще некоторое время, скажем от четырех до шести недель, по собственной доброй воле останетесь здесь, пока вся эта история не начнет зарастать травой. По истечении названного срока я выпишу вас с медицинским заключением, будто вы перенесли нервное расстройство и ваши действия нельзя ставить вам в вину. Чтобы вам не пришлось от чего-то отрекаться и перед кем-то унижаться, я найду формулировку, которая на будущее предохранит вас от слишком больших затруднений. Я даже почти убежден, что вас оставят в покое. С вашим непосредственным начальником профессором фон Егером я переговорю лично. Удастся ли добиться для вас чего-нибудь именно в этом, самом трудном пункте, я, конечно, с уверенностью предвидеть не могу. Во всяком случае, я со всей настойчивостью советовал бы вам из двух возможностей выбрать именно этот путь. Вне всякого сомнения, он был бы для вас лучшим.
Я молчал, и тогда профессор постарался сделать свое предложение еще заманчивее:
— Я, разумеется, смог бы предоставить вам на остальное время вашего пребывания здесь самые льготные условия, какие только допускает несколько своеобразный регламент в заведениях данного типа. Если вам не нравится здесь, я мог бы перевести вас в мою частную клинику… Насчет цены мы сойдемся! Если вы в больничной библиотеке не находите ничего для вас подходящего, я предоставил бы вам возможность пользоваться моей личной библиотекой, где — я уверен — найдутся книги, которые вас заинтересуют. Если вы хотите работать, сделайте одолжение! Я даже готов предоставить к вашим услугам мою вторую пишущую машинку. Свидания вам будут разрешены два раза в неделю, а если вам непременно хочется курить, то курите, персонал может этого и не замечать. Ваши пожелания относительно режима, если они не окажутся чрезмерными, будут исполнены. Например, право двухчасовой отлучки в город, если вам понадобится приобрести книги по вашей специальности или еще что-либо. Итак, что вы скажете еще о паре недель в дешевом санатории?
Я все молчал, уставившись взглядом в одеяло. Ведь с этой комнатой я уже успел свыкнуться и чувствовал себя в ней почти как дома. И еще новые облегчения и льготы! Фактически я смог бы делать все, что мне заблагорассудится. Здесь я находился в безопасности, мог ни о чем не тревожиться, имел возможность спокойно работать, читать, писать. В самом деле, как в санатории, в котором после всех потрясений я так нуждался. Предложение было заманчивым,
— Но где же окажутся тогда моя ответственность и моя совесть? — пробормотал я про себя, чуть патетически.
Я произнес эти слова достаточно громко, чтобы профессор услышал. А может, просто угадав мою мысль, он ответил так, словно обращался к кому-то третьему, стоявшему у окна:
— Об этической стороне вопроса я судить не берусь. Это всегда остается делом собственной совести. Но я со своей стороны еще раз, и настойчиво, советовал бы…
— А какова вторая возможность? — спросил я тихо-тихо.
Его тон сделался еще деловитее. Голос зазвучал резко, когда он, обхватив указательный палец, ответил:
— Вторая возможность состоит в том, что я вас выпишу, выдав свидетельство о вашем полном психическом здоровье. Поймите меня правильно! В последнем случае я не напишу, будто мы вас здесь вылечили. Не говоря уже о том, что я лично такое утверждение считаю грубой ложью: излечение душевно больного в столь короткий срок вообще вещ невероятная. И поэтому я вынужден был бы эявить, что ни на одну минуту не возникало сомнений в ваше полном психическом здоровье и отсюда вашей полной ответственности за все, что вы говорите и делаете. Надеюсь вам ясно, какие это могло бы иметь для вас последствия и что, вероятно, ждет вас за воротами этого заведения. Причем тогда я уж не смогу вам ничем помочь. Вы оказались бы всецело предоставлены вашей собственной судьбе.
Я поднял руку, но профессор не дал мне говорить:
— Нет, не торопитесь с решением! Обдумайте все спокойно. Время еще есть. До завтра, даже до послезавтра, — сказал он и поспешно вышел, будто опасаясь, что я, пользуясь его присутствием, приму необдуманное решение и на него падет хоть часть ответственности за последствия.
Я раздумывал очень долго. Среди ночи не улежал в постели, встал и поднял на окне жалюзи. Теперь я мог себе все это позволять, не спрашивая согласия персонала.
По небу над голыми деревьями сада проносились клочья облаков. В черной дыре, не закрытой ими, полоскался месяц, брызгая серебром. Синеватым, холодным светом поблескивали одна-две звезды. Я долго на них смотрел. Неужели я им изменю?
Наконец около полуночи я принял решение.
'Мало знать и быть разумным, — надо еще иметь мужество бороться и страдать за разум'.
Я будто слышал эти слова моего старого наставника, меня мучил страх, как бы не заколебаться опять, как бы не сделаться снова жертвой сомнений и страха. Нет, надо действовать немедленно, откладывать нельзя!
Я подбежал к кровати и стал изо всех сил жать на кнопку звонка. Минут через пять прибежала дежурная сестра и зажгла в палате свет.
— Что случилось?
— Господин профессор еще в больнице? — спросил я.
— Кажется, он еще работает у себя в кабинете. Но вам-то зачем…-проговорила она в
