В утренние часы занятия по истории и географии вел Тимофей Иванович Остервальд — информатор, как именовалась его придворная должность, — и Павел не любил этих уроков. Немец по происхождению, он, как и Порошин, окончил Сухопутный шляхетский кадетский корпус, но русским языком полностью овладеть не смог, часто ошибался в ударениях, и это раздражало мальчика. Не могли укрыться от ученика и дурные черты характера Остервальда: был он завистлив и склонен к наговорам на товарищей по службе.
Павел быстро вскочил с кровати, оделся, умылся — камердинер поливал ему над тазом воду серебряным ковшом — и выпил чашку чая с сухариком.
В уборной комнате, где мальчика причесывали, простенок между окон, выходивших на Неву, занимала высокая клетка для птиц. Столбы ее, обделанные в виде колонн, соединяла частая деревянная решетка. Птичня была густо населена. В ней порхали синички, снегири, чижики, овсянки, зяблики, щеглята — птицы немудреные, но веселые.
Павел знал своих жилиц каждую по отдельности, называл клетку «птичьей республикой» и уверял, что снегири там играют роль стариков, овсянки — старух, зяблицы — кокеток, щеглы — щеголей-петиметров, а чижики — буянов.
Когда надоедало слушать неумолчный гомон, лакеи накидывали на птичню черное покрывало, и чириканье прекращалось.
— Наверное, они друг другу шепчут, что нынче ночь пришла вроде бы рано, — говаривал великий князь.
В раннем детстве он сильно картавил. Со временем этот недостаток стал исчезать, и к десяти годам Павел уже чисто произносил слова «река», «рябина», «рикошет», «рюмка», но все еще не мог сказать «роща», «радуга», «рыжик», «рубашка». У него получалось «гадуга», «гоща». Мальчик так усердно исправлял свою речь, что и по-французски старался твердо выговаривать «р», чего делать не следует, и бывал доволен укоризнами учителя: ничего, что не так звучат французские слова, зато по- нашему все правильно!
В клетке был небольшой бассейн с фонтаном. Порошин ввернул прямую трубку и пустил воду. Струя ударила ввысь до верхней решетки, брызги полетели в комнату.
— По птичьему понятию, — сказал великий князь, — вода теперь бьет выше облаков, они в страхе ждут, может быть, всемирного потопа, верно?
— Полно, ваше высочество, — возразил Порошин, — птицы с Библией незнакомы, отца Платона не слушают.
— А можно воду заставить бить еще выше, если снять потолок, так высоко вверх, как захочешь? — спросил Павел.
— Вода не может бить выше того места, откуда она вытекает, государь, — ответил Порошин. — Посмотрите — над окном направо железный бак, от него трубка вниз, к нашему фонтану. Вода же имеет свойство стремиться прийти в горизонтальное всех своих частей положение. Или, как сказано в стихах Михайлы Васильевича Ломоносова:
Где хитрость мастерства, преодолев природу,
Осенним дням дает весны прекрасной вид
И принуждает вверх скакать высоко воду,
Хотя ей тягость вниз и жидкость течь велит.
— Не довольно ли вам стихов, ваше высочество? — спросил Никита Иванович, входя в комнату. — Примите всеподданнейшие поздравления с десятилетием вашим, праздником для всех россиян, и собирайтесь в церковь.
Сборы были недолгими. Камердинер подтянул Павлу чулки и подал новый генерал-адмиральский мундир, по всем швам расшитый золотом. Такой блеск полагался мальчику по должности: великий князь уже более полутора лет занимал пост генерал-адмирала российского флота, и мать следила за тем, чтобы он приучался к морю и к управлению подчиненными.
Отчасти для этой цели в желтой комнате для Павла поставили круглый стол, выкрашенный синей краской. Доска была расчерчена по румбам, вдоль края изображен контур морского берега. На просторе доски кое-где виднелись маленькие медные кораблики — игрушечный флот состоящего на действительной службе генерал-адмирала Павла Романова.
Этот стол был подарком великому князю от члена Адмиралтейской коллегии, генерал-интенданта Ивана Логиновича Голенищева-Кутузова, и Павел с ним и с другими флотскими частенько заводил морские бои.
Прежде чем нести для утверждения государыни патенты морским офицерам на чины или ходатайства об орденах, бумаги отдавали на подпись генерал-адмиралу, и, только увидев крупные и кривые буквы имени сына, его мать рассматривала дела по флоту. Великому князю представлялись моряки, возвратившиеся из дальних походов, к нему приходили откланиваться офицеры, убывавшие к месту назначения. Словом, бездельником генерал-адмирал не был, однако для учебных занятий у него при этом оставалось не много времени…
Оглядывая свой новый мундир, Павел сказал:
— Сколько золота потребно для генерал-адмирала! А ведь это не самый старший у нас чин. Ну, ежели будет кто генералиссимус, где ж ему еще вышивать мундир свой? Свободных швов не осталось.
— Не беспокойтесь, выше высочество, — сказал Никита Иванович, — генералиссимуса у нас никогда не будет и быть не должно, потому что государь, вводя такого командующего, отдает войско свое в чужие руки. А войско столь прочная узда, что ее всегда в собственном кармане поближе держать надобно.
— А если я, когда стану государем, захочу быть генералиссимусом? — спросил Павел.
— Тогда другое дело, армия вся будет вам повиноваться, и вы себя можете назвать, как пожелаете, — ответил Панин. — И мундир хоть фигурами расшивайте. Помнится, на свадьбе вашей матушки с покойным государем гофмаршал Семен Кириллович Нарышкин вышил себе зеленый кафтан серебром: на спине от прорехи вверх — дерево, от него сучья и ветви по рукавам. Многие сзади на него любовались…
В дворцовой церкви собралось уже много народу. Павла наперебой поздравляли, и он важно протягивал руку для поцелуев.
Вдруг толпа поспешно расступилась, и мальчик понял, что сейчас он встретит государыню, — про себя он именовал ее так, как звали все окружающие.
Екатерина шла, величественно подняв свой массивный подбородок, слишком тяжелый для ее красивой головы. Золотое платье на ней шуршало и скрипело. Рядом шел Григорий Орлов. Кругом были свои, и он не стеснялся.
— Здравствуйте, ваше величество, — сказал Павел, вступая на ковровую дорожку перед церковными дверями.
— Здравствуй, мой батюшка, — ласково откликнулась мать, складывая губы в улыбку. — Каково почивать изволил?
Эту фразу императрица запомнила с юности и считала ее необходимой частью взаимных приветствий русских людей.
Не дожидаясь ответа, она проследовала в храм. Звонари ударили в колокола, и священник начал обедню.
Служил законоучитель великого князя Платон, иеромонах, то есть монах-священник, Троице- Сергиевой лавры. Он был ректором тамошней семинарии, а затем и наместником лавры. Императрица, посетившая во время пребывания в Москве, на коронации, лавру, выслушала приветственное слово, произнесенное Платоном, восхитилась его ораторским даром, навела о нем справки и пригласила на должность учителя богословия к великому князю: три урока в неделю, да по воскресеньям читать и объяснять Библию. За это положила ему тысячу рублей в год жалованья, триста рублей на стол, по штофу водки в неделю, по бутылке рейнвейна на день, а меду, полпива, дров и свеч неоскудное число. Сверх того — карета с парой лошадей и конюхом.
Платона поселили во дворце, однако он сумел остаться вдали от придворного мирка, много читал, писал проповеди, и у него часто собирались любители духовной учености из русских и иностранных.
После обедни Платон говорил слово, приличествующее главному событию дня.
