угнетала ее.
Госпожа Сиракава руководила всеми делами мужа. В ее ведении находилась масса вопросов, касающихся недвижимости, она по полмесяца проводила в разъездах. Крепкие ноги были для нее символом хорошего здоровья. Томо закалила свое тело и дух, и это безусловно помогло ей выстоять в той незримой битве, которую она денно и нощно вела в своем собственном доме. Сугэ, три служанки, Юкитомо, Такао, работники, Ёсихико – все они, сами того не осознавая, подчинялись властной силе хозяйки. Она вершила делами всей семьи.
Родные и близкие, по всей видимости, считали Томо бессмертной – настолько мало их интересовало ее физическое и душевное состояние.
Юкитомо обычно немедленно пресекал все разговоры о здоровье жены: «А что может случиться с бабушкой? Такие женщины, как она, никогда не болеют!» Этого мнения стали придерживаться и остальные члены семьи, и даже Сугэ. Она могла бы, конечно, быть более чуткой и внимательной к своей госпоже, но тяжелый недуг и личные проблемы сделали ее черствой и безучастной к горестям других людей. «Завидую я нашей хозяйке. Она такая сильная, выносливая», – говорила Сугэ то ли с сожалением, то ли с осуждением.
Томо действительно казалась очень здоровым человеком, никогда ничем серьезным не болела. Она была непоколебимым борцом, обладала такой силой духа, что справлялась с любыми недомоганиями в одночасье. Она просто-напросто игнорировала их.
Хотя некоторые симптомы должны были бы ее насторожить. Томо периодически мучили одышка, головокружения и приступы неврита. А на протяжении последних пяти-шести лет в самые жаркие летние дни у нее воспалялись мениски, в коленных чашечках скапливалась жидкость. Но вот начинали дуть прохладные ветры, жара спадала, и опухоль на коленях рассасывалась сама по себе. Томо оживала, странная летаргическая слабость исчезала без следа.
Эцуко много раз советовала матери обратиться к врачу. Но Томо пальцем не пошевелила, чтобы хотя бы проконсультироваться у специалиста. Она боялась, что у нее выявят какое-нибудь неизлечимое заболевание, поскольку знала: страх будет подтачивать ее силы, неуязвимая броня душевного стоицизма даст трещину, и это станет началом конца – она быстро превратится в развалину. Болезнь прикует ее, беспомощную калеку, к постели, все забудут о ней, и она будет коротать свои дни в тоске и печали. Эта жуткая перспектива наполняла Томо отчаянной бессильной злостью.
Иногда она украдкой наблюдала за мужем. Юкитомо с раннего утра усаживался на дзабутон, подкладывал валик за спину и целый день мерил температуру, полоскал рот и горло, закапывал что-то в глаза, пребывая в глубоком заблуждении, что делает все это ради своего здоровья. Господин Сиракава жадно цеплялся за жизнь. Он походил на древнекитайских правителей, которые посылали гонцов во все концы света за чудодейственным эликсиром вечной молодости.
Томо напоминала себе, что Юкитомо старше ее на целых двенадцать лет. Если он доживет до восьмидесяти, ей самой не сравняется и семидесяти. Она будет ждать, долго ждать – и обязательно дождется… Она не имеет права капитулировать перед господином Сиракавой. Она обязана пережить его. И тогда она восторжествует!
Какие низкие, отвратительные мысли! И о чем она только думает, о чем мечтает, ужаснулась Томо. Она почувствовала леденящую опустошенность. Таков печальный итог многолетних мучительных отношений с мужем. Разве такие узы должны связывать супругов?
Томо так привыкла к безразличию окружающих, что участливое внимание и озабоченность юной Каё привели ее в смятение. Она действительно чувствовала себя неважно. Сильную простуду перенесла на ногах: Новый год, праздничная суета, гости… У нее не было ни минутки свободного времени, она и думать забыла о своем недомогании. Но недавно в коленях появилась болезненная, ноющая тяжесть, которая расплылась по телу, добралась до желудка. Томо припомнила, что во время новогодней трапезы не смогла осилить даже одну порцию дзони[53]. А ведь это было ее любимое лакомство!
– Госпожа, неужели вам больше не хочется? – поразилась служанка, раздававшая угощение.
– Что-то у меня зубы сегодня разболелись, – быстро нашлась Томо.
Никто из родственников не обратил на нее ни малейшего внимания. Томо облегченно вздохнула. Было бы гораздо хуже, если бы все всполошились и стали донимать ее расспросами.
Она украдкой посмотрела на своих домашних. Надо же, никто, ни один человек не бросил в ее сторону исполненного любви и тревоги взгляда! Всё как всегда. Ничего нового. Томо была окружена родными и близкими, но чувствовала себя бесконечно одинокой. Должно быть, так ощущает себя глухой в чуждом ему мире звуков.
Когда Томо думала о Такао, у нее начинало щемить сердце. Она нянчилась с ним с самого первого дня его жизни. Он вырос у нее на руках. Она в нем души не чаяла… Но мальчик взрослел и с каждым годом отдалялся от нее все больше и больше.
А Рурико? После того как внучка закончила женский колледж, Томо поспешила выдать ее замуж за банковского служащего. Это был тяжелый удар для Такао, в сердце которого расцвела первая любовь. Он страдал молча, никому не мог сказать о своем горе. Юноша с самого начала знал, что страстная любовь к сводной сестре так и кончится ничем, но чрезмерная поспешность, с которой бабушка устроила свадьбу Рурико, неприятно поразила его. Он догадался, что Томо проникла в самые сокровенные уголки его души. Он оказался беззащитен перед ее проницательностью и ледяной властностью. Она причинила ему боль. И Такао перестал доверять бабушке. Ее мертвая хватка вызывала в нем отвращение. Он чувствовал себя порабощенным ее любовью и никак не мог сбросить с себя тяжкие оковы. Томо знала Такао как свои пять пальцев и часто – в целях воспитания – подтрунивала над ним, стараясь задеть за живое. Этим она еще больше отталкивала от себя внука.
Томо удачно все устроила: Рурико замужем, Такао – вне опасности. Но на душе у нее было тяжело: она понимала, что навсегда потеряла доверие Такао. Никогда ей не вернуть той теплоты и искренности, что прежде наполняли их отношения. Томо места себе не находила от расстройства, отчуждение между ней и внуком буквально убивало ее. Но изменить что-либо она была не в силах. Она очень любила Такао и знала, что Рурико никогда ему не достанется. Томо достаточно настрадалась от безнравственности, хамства, распущенности мужа и не могла допустить того, чтобы ее обожаемый внук последовал по стопам деда. Она понимала, что ее усилия могут стоить ей привязанности Такао, но была готова заплатить такую дорогую цену, лишь бы сберечь его душевную чистоту.
«За что боги так карают меня? – спрашивала себя Томо. – Почему всю свою жизнь я вынуждена разгребать грязь?» Самые безобразные, отвратительные вещи, о которых и думать было страшно, происходили с теми людьми, которых она любила больше всего на свете. Томо мучительно искала ответ на свои вопросы, но найти никак не могла. Ей казалось, что какая-то могучая неведомая сила вдохнула в нее жизнь и определила ее судьбу. Все в этом мире предопределено. Высшая власть управляет судьбами людей. Есть нечто, что стоит над этим суетным миром, над людьми с их страстями и желаниями, над всеми законами и кодексами… «Наму Амида-буцу, наму Амида-буцу…» – Томо сама не заметила, как с губ сорвалось священное имя. Она повторяла и повторяла заветную молитву, и губы пылали от божественных слов.
Томо сошла с трамвая. Серая пленка туч прорвалась, и на землю полетели белые пушистые ледяные хлопья, похожие на клочки ваты.
– Снег все-таки пошел, – пробормотала Томо, медленно пересекая трамвайные пути. Она шагала через силу, ноги налились свинцовой тяжестью. Казалось, подошвы ее башмаков прилипают к асфальту. Воздух с шумным свистом вырывался у нее из груди.
«Я устала, я так устала», – подумала Томо. Ей не хотелось нанимать рикшу, но она чувствовала, что не сможет пешком одолеть все расстояние до дома. И направилась к перекрестку, где рикши поджидали клиентов. На беду, желающих поскорее попасть домой из-за снегопада оказалось много: на площадке не было ни колясок, ни рикш, которые в плохую погоду обычно грелись у огня, накрывшись большими одеялами.
Томо огляделась – вокруг ни души, некому даже пожаловаться. Ничего не поделаешь, придется идти пешком. Еле волоча ноги, она побрела вверх по склону. Осадков не было несколько дней. Снег чистой белой пеленой ложился на дорогу, искристой пудрой обсыпал ветки деревьев на обочине, каменную набережную,
