Под предлогом того, что в особняке становится слишком тихо и пусто, когда Такао уезжает в Токийский университет, Юкитомо забрал Ёсихико из родительского дома к себе.
Томо размышляла о будущем всех родственников и об особом положении Ёсихико. Существовала вероятность того, что рано или поздно среди членов обширного семейства возникнут разногласия по поводу денег и имущества Юкитомо и основы всеобщего благоденствия пошатнутся. Если трезво оценивать ситуацию, то преждевременный уход Мии из жизни косвенным образом мог бы обезопасить будущность Такао.
Юкитомо всегда шел своим путем и добивался успеха. Если бы он захотел, то сумел бы вернуть на небо уже севшее за горизонт солнце. Но он оказался бессилен перед неумолимой смертью – из кожи вон лез, чтобы спасти Мию, без конца менял врачей, больницы, и все усилия были тщетными.
Томо не раз думала о том, что злоключения Мии предопределены ее кармой. Но дано ли людям понять небесный промысел?
Юкитомо подарил Мии свою любовь и заботу, и она чувствовала себя как за каменной стеной. Часто позволяла себе пренебрежительно, с презрительной снисходительностью относиться к Томо – в этом проявлялась эгоистичная радость слабой душонки, которая из-за чужих спин с жадным любопытством взирает на человека, корчащегося в предсмертных муках.
Томо были неведомы такие низменные чувства. Чем ближе подходила Мия к своей последней черте, тем больше жалости и сострадания испытывала к ней Томо. Она много времени проводила у постели больной, утешала, баюкала невестку, крепко прижимая ее к груди.
Мия, бледная, худая и слабая, казалась маленькой девочкой. Она судорожно сжимала руку Томо и говорила, задыхаясь: «Мне жаль, очень жаль, матушка… Я причинила вам столько горя…»
Томо понимала: так Мия просит прощения за все то, что нельзя выразить словами. В ответ она молча склоняла голову…
«О силы небесные, неужели все должно опять повториться? – с ужасом думала Томо. – И Рурико, дочь Мии, обольстит и соблазнит Такао?.. Чушь какая!» Но она никак не могла избавиться от тревожных воспоминаний: женский крик, переходящий в стон, маленькая фигурка, прильнувшая к Такао, черные волосы, волной накрывшие мужскую грудь…
Хозяйку дома мучили дурные предчувствия. Бесстыдство Юкитомо, распущенность Мии – трудно представить, во что все это может вылиться, чем отозваться…
– Рурико, ты была недавно в комнате Такао? – как бы невзначай спросила Томо у внучки, когда за обедом собрались все домочадцы: Юкитомо, Такао, Ёсихико и Сугэ.
– Да, мне было очень страшно, – ответила Рурико, искоса поглядывая на сводного брата.
– Что же тебя так напугало? – поинтересовался Юкитомо, сидевший во главе стола.
– Черные бабочки… Они преследовали меня. Две огромные черные бабочки.
– Правда? Черные бабочки… – задумчиво протянула Сугэ, широко распахнув глаза. Она имела страсть ко всему мрачному и необъяснимому. – Бабочки… преследовали… В каком смысле?
– Ну, сначала они порхали над метелками красной травы, той, что растет у подножия каменной горки. Я пыталась отпугнуть их, но они не улетали. Потом я увидела Такао на балконе и побежала к нему. А бабочки полетели за мной…
– Наверх, на балкон?! Действительно странно.
– Если бы вы только слышали, как она кричала! Я чуть с кресла не упал от испуга, – сказал Такао.
– Мне было так страшно! Такао хотел отогнать их веером… А они полетели мне прямо в лицо, чуть не задели меня крыльями!
– Возможно, вы заворожили бабочек своей красотой. Вы ведь такая очаровательная, – со всей серьезностью изрекла Сугэ, накладывая Юкитомо новую порцию риса.
– Нет-нет, это не так… Мне показалось, они – вестники смерти… Я сразу же позвонила в больницу, но там сказали, что состояние матери не изменилось. – Рурико озабоченно нахмурилась и погрузилась в размышления. Ее взгляд – взгляд маленькой девочки, обожающей тайны, – был чист и невинен.
Томо, наблюдавшая за Рурико все это время, начала понемногу успокаиваться.
Бесчисленное множество желтокрылых мотыльков порхало, кружило вокруг электрических лампочек, уныло свисавших с потолка больничного коридора. Некоторые прервали свой монотонный танец и отдыхали, раскрыв крылья, на застекленных рамах скользящих дверей.
Стояла безветренная летняя ночь. Было жарко и душно, даже запах дезинфекции почти не ощущался в больничных помещениях.
Юкитомо в кимоно и легкой летней накидке, поблескивая позолоченной оправой очков, быстро шел по коридору. Он старался не хромать и не сутулиться. Воспаление нерва в левом бедре все еще давало о себе знать, но этой боли Юкитомо не замечал – он, человек гордый, страдал от собственного бессилия. У него отнимали его сокровище – Мию, а он не мог ничего сделать! Ноги не слушались Юкитомо, он с трудом заставил себя приблизиться к постели умирающей.
Господин Сиракава долго не сдавался, боролся до последнего. Он верил, что достижения науки и медицины помогут спасти дорогую ему женщину и роскошная плоть вновь наполнится соками жизни… Но надежд больше не осталось. И великая тайна, которая столько лет связывала мужчину и женщину, превратилась в ничто, в бессмысленный смех, который нарастал изнутри и оглушал его громовыми раскатами.
Юкитомо не довелось испытать смиренного почтения и уважения ни к одной женщине, кроме матери, которая даровала ему жизнь. Конфуцианское учение, в духе которого он был воспитан, запрещало кровосмесительные союзы. Но оправдать можно все и всегда. Митимаса, говорил себе Юкитомо, уродился жалким, нежизнеспособным существом. Он был одет, обут и накормлен, имел красавицу жену, но сам для этого пальцем о палец не ударил – всё, абсолютно всё получил от отца. Митимаса был слишком глуп, извращен и распущен, чтобы по достоинству оценить свою супругу. Он никогда не любил эту великолепную женщину, просто время от времени спаривался с ней и плодил потомство. Если бы Юкитомо не подарил ей свою любовь, она бы вряд ли осталась жить под одной крышей с Митимасой. Да, скорее всего, она бы давно уже с ним развелась. Но неизвестно, как в дальнейшем сложилась бы ее женская судьба. То, чем обделил Мию муж, с лихвой возместил ей свекор, отдав всего себя, свою любовь и страсть.
Юкитомо не хотел, чтобы последние минуты своей жизни Мия терзалась запоздалыми сожалениями, не хотел, чтобы с ее уст сорвались слова покаяния. Он не желал их слышать! Это было бы невыносимо! Она навсегда должна остаться в его памяти роковой обольстительной грешницей, шаловливой, своенравной распутницей, под покровом ночи сводящей его с ума своим запахом и жарким трепещущим телом.
Целых семь дней Юкитомо избегал встречи с Мией наедине. Он боялся ее последнего вздоха, последнего взгляда меркнущих глаз.
У дверей палаты Мии собрались родные и близкие. Изнуренные жарой и духотой, они вяло обмахивались веерами, не в силах даже разговаривать. Всех детей отправили на ночь по домам.
– А где Митимаса? – спросил Юкитомо, обращаясь к родственникам Мии. Ее мать, брат и сестры встали, чтобы поприветствовать господина Сиракаву.
– Хозяина здесь нет, – ответил Томосити, старший управляющий из дома Митимасы, круглые сутки дежуривший в больнице.
Юкитомо, испытывая тайное облегчение, обвел окружающих гневным взглядом. Томосити, стараясь загладить вину хозяина, сказал:
– Он ухаживал за больной и очень устал… Ему надо немного отдохнуть…
На самом деле Митимаса отправился вовсе не домой, а на премьеру первой части нового американского сериала. Митимасе было почти пятьдесят лет, но театр и кино по-прежнему доставляли ему наслаждение. Даже смерть жены не могла заставить его отказаться от любимого увлечения.
Утром того дня состояние больной значительно ухудшилось, возникло опасение, что до ночи она не доживет. Позже главный врач еще раз обследовал Мию и заявил, что она протянет день или два. Всю эту информацию господин Сиракава почерпнул из сбивчивых рассказов родственников.
Внезапно мать Мии заметила Такао. Он все это время спокойно стоял за спиной деда. Женщина воскликнула:
– Ой, да это же Такао! Я вас не узнала, вы так выросли!
Юноша не спускал пристального взгляда с этой странной группы людей. Наигранная скорбь, нарочитые
