Записки сельского священника

но в собрании, за-просто, без всяких церемоний, видеть в народе эту веру, эту готовность и эту жажду слушать тебя, это доверие, — забываешь всякий труд и умиляешься сам до глубины души. Это лучшее средство и научить чему-нибудь.

Однажды, я, в годичном отчёте, довёл до сведения преосвященного о своих беседах; преосвященный остался очень доволен ими, сделал распоряжение, чтобы все священники вели такие же беседы и, для контроля, излагали бы их в особых тетрадках, благочинным же вменено было в обязанность просматривать их. Дело приняло официальный вид. Меня за это все батюшки поругали, года два некоторые из них писали поучения, но бесед вели мало. В объезды епархии преосвященный сперва спрашивал у некоторых священников тетради с беседами, но потом перестал и он. Так дело это и пропало. Другого исхода не могло и быть, потому что излагать на бумаге то, что говоришь и как говоришь, — нет никакой возможности. Поучения и теперь говорят многие, но это не то. Моя беседа, — просто беседа домашняя. Если б изложить в точности, дословно, всё, что и как говоришь тут, так это вышло бы такое произведение, за которое консистория не только что не представила бы к набедреннику, а ещё взыскала бы штрафов пять, по крайней мере. Тут я прочту и объясню что-нибудь из евангелия, побраню мужика, зачем он, да ещё с сыном вместе, ходит в кабак; прочту что-нибудь из св. истории, поговорю об урожае, падеже скота, о том, что нужно чаще ребят мыть, — мы говорим обо всём. Но это: «всё», безобразное, может быть, по форме изложения, лучше всякого «огненного» слова. В этом поверьте мне. Я узнаю тут всё, что делается у меня в приходе и, вовремя, могу подать посильный совет. В подобных беседах до фамильярностей мы не доходим, но мы друг с другом, как бы, роднимся, — это другого рода школа.

Кроме того, пока священник в деревне, ни один крестьянин нейдёт в кабак, боясь, чтоб не сказали ему и он не позвал бы к себе. А перехвативши, так сказать, самое горячее время, — от обеда до вечера, ночью мужик туда уже не пойдёт. Да, эти простые беседы, — великое дело! Но... полнейшая зависимость от приходов, нередкие случаи злоупотребления непритязательностью моего дьякона, плата за требоисправления и пр. отравляют всё дело, пуще всякого яда...

После этого можно только сказать: несчастны те люди, которые, даже при всём своём желании, не могу выполнить своего долга!...

XLII.

Благочинным, большей же частью, их помощникам, нередко поручается делать справки по церковным документам, дознания и производства следствий.

Какой-нибудь мещанин просит выдать ему метрическое свидетельство, для утверждения его в правах наследства. Консистория, не справляясь с метриками, имеющимися в её архиве, предписывает благочинному или его помощнику сделать справку по церковным документам, и представить ей со своим удостоверением, что представляемая справка с церковными документами верна. Нередко случается, что село, где нужно взять такую справку, находится от благочинного или его помощника верстах в 70. Предписывать духовенству выслать справку к нему благочинный не может, так как он сам должен видеть документы, чтобы засвидетельствовать её точность, он должен ехать туда сам. Но так как подобных дел бывает множество, и часто случается, что съездивши в село, дня чрез два—три, приходится ехать туда же опять, то благочинный и не торопится ехать. Чрез месяц консистория подтверждает: «Поспешить представлением справки». «Ну, думает благочинный, делать дело не так легко, как предписывать! У меня ещё сено не убрано; оно может погнить; и это будет стоить мне больше 100 рублей. Жнецов или косцов артель, — я за ними глядеть должен, — дожди, зимой вьюга, метель... Ехать нет возможности. Если эта справка консистории нужна непременно, неотложно, то метрики у неё под руками». Чрез некоторое время консистория опять: «Представить справку с первой отходящей почтой, в противном случае...» Чуть не виселица! Благочинный нанимает на свой счёт лошадей до первого села, там духовенство нанимает до второго, там — до места, где нужно взять справку. Приезжает благочинный, прикажет сделать в три строки выписку из метрики, посмотрит саму метрику, — и домой. Местное духовенство нанимает ему лошадей до ближайшего села, там до следующего, а тут — до места жительства благочинного.

Таким образом то, что можно было бы сделать в консистории в 10 минут, тянется целые месяца, консистории обременяют перепиской и себя, обременяют и вводят в хлопоты и расходы и благочинных, и духовенство совершенно невинно, Бог знает из-за чьего дела.

Жителю С.-Петербурга трудно понять наши порядки и, вообще, горожанин не поймёт их. Чтобы уяснить себе наши порядки разъездов по делам службы, представим это нагляднее. Представим, что какому-нибудь мирному гражданину, живущему своим трудом где-нибудь около Невской Лавры и никогда не помышляющему о судопроизводстве, велено сделать дознание близ института горных инженеров. Ему приказали, — и он, не зная, как и приняться за порученное ему дело, бросает все свои домашние занятия, единственное средство к его существованию, — нанимает извощика и едет до Знаменской гостинницы. Является в гостинницу, там предлагают ему стакан чаю и лёгонькую закуску, но он, не заплативши ни за что денег, требует, чтоб ему наняли извощика до дома Белосельской-Белозёрской. Здесь заезжает в чей-нибудь дом, отрывает хозяина или управляющего домом от дела, и требует, чтобы его довезли до Казанского собора. (О конной железной дороге мы не говорим потому, что они лежат не по всем улицам Петербурга.) Здесь заезжает хоть в дом Корпуса и требует лошадь до Конногвардейской улицы. Там заедет в дом духовенства Исаакиевского собора и требует лошадь до академии художеств. Отсюда требует лошадь до Горного института. Здесь, сделавши своё дело, он требует, чтоб хозяин дома довёз его обратно до академии художеств, оттуда до дома Исаакиевского духовенства, и так далее, — до своей квартиры — к Лавре. В то же время назначают лицу влиятельному, могущему сделать всякому какую-нибудь гадость, произвесть следствие. Лицо это живёт на Обуховском проспекте, положим хоть в доме Жукова, а следствие произвесть нужно около Семёновских казарм. Этот следователь, как начальство, едет уже не так: в счёт подчинённых, своих сослуживцев, нанимает карету и едет на Лиговку в д. Воронина. Не обращая внимания, — днём ли это, ночью ли, — он взбудоражит весь дом, потребует чаю, водки, закуски, взятку и карету до дома В. А. Полетики на Литейном проспекте. Оттуда ударит на Самсониевский проспект в д. Васильева; от него к Тучкову мосту на Петербургскую сторону; отсюда на Каменный остров; с Каменного к почтамту, отсюда уже к Семёновским казармам. Проживши на следствии дня два, он отправляется в Кушелёвку, там — в Лесной институт, оттуда на Чёрную речку и т. д. и т. д. Исколесивши весь Петербург и обеспокоивши 40–50 домов, он возвращается домой с набитыми животом и карманами. Чрез два-три месяца, а может быть и два-три дня, в эти же дома вваливает другой, подобный этому, следователь, там третий и — без конца. Что сказали бы жители Петербурга, если б у них были такие порядки? Что сказали бы они, если б все члены полиции, мировые судьи, экстренные и обыкновенные судебные следователи так беспокоили мирных граждан столицы? Такие порядки, прямо, невозможны, скажет всякий. Это были бы не порядки, а неурядица, какой не может быть не только ни в одном благоустроенном государстве, но даже нигде, во всём свете. И действительно, этого и нет нигде, во всём свете, кроме нас, православного русского духовенства! Такие порядки возможны именно только у нас одних. У нас: назначают рядовому священнику произвесть следствие или сделать дознание, — он, несчастный, не зная, как и приняться за порученное ему дело, бросает дом, приход и хозяйство, нанимает от себя лошадку и едет до ближайшего села. Там напоят его чайком и дадут лошадёнку до следующего и т. д. Чрез несколько дней он, голодный, возвращается тем же путём домой и, убитый нравственно, отсылает консистории результаты своей поездки. Нередко случается, что, за неполноту следствия, получает выговор и снова едет для дополнения. Но если едет великое начальство, — благочинный или, и того горше, член консистории, в роде Дмитрия Акимовича Крылова, то тут уже не то: тут взбудоражится всё, — всех поднимут на ноги и, — день ли это, ночь ли, здоровы ли в доме, больны ли — всё равно, хозяин гостя ублажи, упой, накорми, в карман ему положи, тройку лошадей дай, самого в экипаж уложи и — распрощайся. После таких гостей хозяева, обыкновенно, не скоро приходят в нормальное состояние. Если едет благочинный, то он едет, по крайней мере, по прямому направлению; но если он в роде Д. А. Крылова, так он и исколесит всю епархию, — и везде нужно, даже вынуждено духовенство, принять, угостить, дать и за подводу заплатить 3–4 рубля. Да, скажем опять: это у