деспотичным Юкитомо, с неприступной и непогрешимой Томо, с Сугой и Юми при всей их своенравности, церемонности, женской скрытности и взбалмошности… Во всех она сумела найти человеческие черты и приятные стороны, но вот Митимаса… Чем дольше она общалась с ним, тем сильнее мечтала о том, чтобы его не было рядом — совсем, никогда. Митимаса был прожорливым, заносчивым и мерзким, к тому же он беспрестанно хамил и грубил слугам. На еду накидывался, как волк, как изголодавшийся бродяжка, а когда пытался что-то сказать, всех охватывало омерзение, словно изо рта у него исходил дурной запах. И даже когда он молчал, у всех портилось настроение.
Любовь Юкитомо и Томо к маленькому Такао вызывали в нём бешеную злобу. Он смотрел на Маки, державшую на руках ребёнка, ненавидящими глазами, словно зверь, не способный испытывать чувство родства — только безграничную, злобную ревность, и бурчал:
— К чему постоянно менять сосунку одежду? Дурость какая!..
В глазах его всегда таилась угроза, и Маки всё время казалось, что он вот-вот ударит малыша. У неё было такое чувство, что эта ненависть распространяется и на неё. Она думала: как повезло матери Такао — она умерла! Ни одна женщина — ни святая, ни само исчадие ада — не сможет жить рядом с таким чудовищем.
Мия, новая молодая жена, была старшей дочерью ростовщика, жившего перед воротами храма Дзодзёдзи. Томо решила, что для Митимасы подойдёт только девушка из купеческого сословия, чьи родители более озабочены достатком семьи и положением жениха, нежели его личными качествами. Первая жена Митимасы тоже была из семьи торговцев, — её отец держал мануфактурную лавку в Нихонбаси. Мать и старший брат Мии, нынешний хозяин в семье, уже наслышанные о несметных богатствах Сиракавы и его головокружительной карьере, ещё больше воодушевились, когда Томо сказала, что воспитывать малыша будут дедушка с бабушкой, а Мие не придётся ухаживать за маленьким пасынком. Пока что Митимаса поживёт на иждивении родителей и не получит причитающейся ему доли, но после смерти Юкитомо большая часть земель и доходных домов в городе всё равно отойдёт ему. Этого было достаточно, чтобы падкая на роскошь мать Мии с готовностью приняла всё — первую жену, приёмного сына, даже то, что жених лоботрясничал и сидел дома. Ей также пришлось по душе предложение Томо отказаться от приданого невесты. На свадьбу Мия надела красное свадебное кимоно из ломбарда, рукава которого были на несколько сун короче рукавов нижнего белого кимоно. Когда Томо выдавала замуж Эцуко, она самолично выбирала всё, что было нужно дочке в чужом доме — от сменных воротничков кимоно до нижнего белья, — всё самого высшего качества. Иначе над её Эцуко будет смеяться свекровь и прочие родственники! А потому Томо была просто сражена таким небрежением щеголеватой и велеречивой матери Мии к собственному ребёнку. По-видимому, этим же объяснялась её готовность отдать юную дочь недоразвитому Митимасе, к тому же вступавшему во второй брак. Томо даже стало жаль Мию.
— Госпожа… — окликнула её Суга, когда Мия, переодевшись в обычное кимоно, вышла к ожидавшим её гостям. Суга помогала Мие в задней комнате и теперь тщательно складывала её вещи. Она показала пальцем на белое нижнее кимоно: на подоле темнело плохо отстиранное пятно. Томо нахмурилась и сказала с лёгким нажимом, словно бросаясь на защиту Мии:
— Не говори служанкам! Ты и Юми, заверните всё хорошенько сами, без посторонней помощи. Будет ужасно, если Мия поймёт, что мы видели это.
Суга так увлеклась складыванием вещей, что даже не заметила Юми. Оглянувшись, она застыла от удивления. Юми с волосами, собранными в круглый пучок «марумагэ», красовалась перед зеркалом, набросив на плечи свадебное кимоно Мии.
— Юми-сан! Что ты делаешь?!
Высокая, с мальчишескими бровями на изящном лице, Юми пристально вгляделась в своё отражение и заметила:
— Вот так, наверное, я бы выглядела на собственной свадьбе. Что-то вид чересчур воинственный… Только алебарды не хватает.
— Ты похожа на героиню старинных пьес Сидзуку, сражавшуюся вместе с возлюбленным! — с несвойственной ей живостью подхватила Суга. — Только сними это, и поскорее. Госпожа увидит — так нас отругает!
— Да успокойся! Они там сейчас смотрят, как приглашённые гейши из квартала Синбаси исполняют танец «Журавль и черепаха». Только начали. Все поглощены представлением, так что никто сюда не войдёт. Ну же, Суга-сан! Ты тоже надень!.. Вряд ли нам когда ещё в жизни выпадет случай поносить свадебное кимоно. — Юми быстро сняла кимоно и набросила на плечи Суге. Суга затрепетала от страха, однако кимоно не сняла. Спокойно встав, она огляделась по сторонам, а потом покрутилась у зеркала, — как Юми.
— Какое тяжёлое! Я не умею держаться как ты. Мне оно не идёт…
— Идёт! Ты в нём такая красавица! А знаешь, на тебе оно смотрится лучше, чем на молодой госпоже…
— В самом деле? — недоверчиво протянула Суга, однако явно была польщена. Она поправила воротничок кимоно и пристально уставилась на своё отражение. Алый шёлк озарил розовым отсветом её белые щёки, придав лицу непривычную живость. Она была похожа на куклу с картины «осиэ».
Суга, проданная в наложницы ещё девчонкой, и Юми, служанка, возвышенная до наложницы, потеряли невинность и выросли в стенах этой усадьбы. Сейчас обеих терзала острая зависть: не они, а другая женщина наслаждалась сказочно прекрасной свадебной церемонией, принимала поздравления окружающих и становилась законной супругой — на глазах у гостей, перед всем миром.
— Взгляни-ка, кимоно-то из ломбарда! Красный шёлк на подкладке совсем выцвел, — заметила Юми, внимательно разглядывая рукав. — Выходит, кто-то его уже надевал… Наверное, прежняя хозяйка не обрела счастья, раз кимоно отправили в ломбард.
— И эта тоже не обретёт… — вздохнула Суга, снимая с плеч тяжёлое кимоно. Не следовало говорить подобные вещи в торжественный день, однако Суга не сдержала своего раздражения на негодного Митимасу, дразнившего её, как собачонку или обезьянку, и придумывавшего ей всякие обидные прозвища.
— Ну конечно же, — с готовностью подхватила Юми. — Выйти замуж за такого… Да ещё стать второй женой… Вполне понятно, что и кимоно подержанное! Вот я — я бы ни за какие сокровища мира за Митимасу не пошла! Наплевать, что у него куча денег и что он — единственный сын… Выйти замуж за идиота — нет уж, увольте! Бр-р… Мерзость какая!
Юми даже передёрнуло, словно по спине у неё проползла мохнатая гусеница.
— Интересно, почему он таким родился?.. — задумчиво протянула Суга. — Ведь и хозяин, и госпожа — оба такие умные… Как-то хозяин сказал, всё потому, что госпожа родила, когда ей было всего пятнадцать. Вот и вышел такой ребёнок. …Как он не похож на свою родную сестру…
— А Сэки сказала, что хозяин много грешил и обманывал женщин, вот теперь сынок и расплачивается за это.
— Перестань. Страшно же! — Суга нахмурилась и помрачнела. Юми сказала — и тут же забыла. Но Суга не умела легко забывать. Слова липли к ней, словно призраки, полные яда чужих проклятий и злобы. Посмотрев на совершенно беззаботную Юми, только что произнёсшую такие ужасные вещи, Суга возненавидела себя: она подобна забившейся сточной канаве, в которой скапливается вся грязь!
Несколько дней после свадебной церемонии Томо с болью в душе наблюдала за Мией. Та ходила поникшая и поблёкшая, словно цветок, сломанный ветром, и ни с кем не заговаривала. Даже Юкитомо, хорошо понимавший женщин, не на шутку перепугался, представив себе, что мог наговорить молодой жене Митимаса в первую брачную ночь. Обычно он отворачивался от сына с выражением крайнего раздражения на лице. Но сейчас, пересилив себя, стал обходительней: подарил сынку на память о свадьбе золотые швейцарские часы с платиновой цепочкой, на которые тот давно имел виды, и заказал из ресторана европейские яства, дабы ублажить Митимасу, питавшему страсть ко всему экзотическому. Он хорошо знал сына и понимал, что бесполезно его наставлять, как надо лелеять жену, куда проще подкупить его вкусной
