едой и подарками, — это всегда помогало. Теперь новоявленный муж будет сговорчивей. Вряд ли он станет для неё приятной компаний, но хотя бы не будет изводить молодую жену придирками.
Юкитомо не ошибся в расчётах. Митимаса как-то бессмысленно оживился, а Мия снова стала смеяться, забавно щуря узкие щёлочки глаз, пока они вовсе не утопали в пухленьких щёчках.
На фотографиях Мия выходила простушкой — не то, что классические красавицы Суга и Юми, — но в жизни она была совершенно иной. Пухлая плоть ладно сидела на хрупких изящных косточках, а её кожа — на лице, руках и даже ногах — светилась розовым светом, как лепестки сакуры. У Мии был слегка слабовольный рот с оттопыренной нижней губкой, но когда она улыбалась, сузив и без того узкие глазки, в ней появлялось невыразимое очарование, какая-то ускользающая, непрочная красота. Её стройное тело двигалось легко и грациозно, а весёлое лепетание вносило оживление в чопорную атмосферу усадьбы. Мия говорила немного в нос с просторечивыми оборотами Нижнего города, но это тоже было прелестно.
Первой жертвой чарующей женственности Мии пала Томо. Провожая Томо до двери после смотрин, Мия так мило, так непринуждённо сказала: «Матушка, разрешите поправить ваше хаори!» — и, подойдя, отвернула поднятый воротник. В ней было столько тепла, что Томо пронзила отчаянная надежда: с новой невесткой не нужно будет возводить привычных барьеров, и в доме станет немного теплее. Это было подобно волшебному озарению, когда мужчина впервые испытывает влюблённость, и Томо вознесла молитву богам, чтобы брак состоялся. Эцуко она лелеяла как безупречный, чистой воды бриллиант, однако в дочери всегда ощущалась холодная твёрдость, как у безжизненного кристалла. Скрытная Суга смотрела мрачно и насторожённо глазами красивой неприрученной кошки, и с годами эта её черта только усугублялась. Самая открытая, Юми, была беззаботной девчонкой, бесхитростной и весёлой, простой, как цветущий персик, и ей недоставало романтической чувственности, которой жаждала Томо. Обе любовницы стояли между Томо и мужем, словно глухая стена, и все физические отношения между супругами оборвались. Но хотя посеянные матерью семена веры в милосердие Будды Амиды мало-помалу давали всходы, Томо была ещё чересчур молода для воздержания. Ей едва исполнилось сорок. К тому же она отличалась отменным здоровьем, так что её постоянно терзала неутолимая жажда — желание прикоснуться к живому, тёплому телу.
Кодекс чести не позволял ей завести любовника при живом муже. Наверное, поэтому её подавленные желания причудливым образом переродились, сконцентрировавшись на женщинах. Томо смотрела на женщин мужскими глазами, невольно пытаясь найти в них то, чего ищут мужчины, — округлую мягкость, уступчивую покорность — словом, то, что может дать настоящая женщина. Мия как нельзя более соответствовала тому идеалу, что искала Томо.
Ещё одной причиной желания Томо заполучить Мию была забота о Такао. Такао лишился матери сразу после рождения. Томо пришлось самой растить ребёнка, и она излила на него всю свою нерастраченную любовь. Малыш не знал матери, но улыбался младенческой блаженной улыбкой, и Томо испытывала бесконечное сострадание, смешанное со странным, завораживающим ощущением неукротимой, бурлящей силы новой жизни.
Томо, терзавшаяся угрызениями совести из-за Митимасы, поражалась себе, наблюдая за малышом, жизнерадостно болтавшим ножками. Как она может испытывать такую привязанность к ребёнку урода- сына? Юкитомо тоже души не чаял в Такао, хотя собственные дети раздражали его в младенчестве, и он часто отсылал их с женой в дальний флигель, чтобы только не слышать детского плача. А теперь Юкитомо выхватывал Такао из рук Маки и с раскатистым смехом подбрасывал его в воздух: «Лети, Такао! Лети выше, наш сокол![54]» Поскольку Юкитомо так обожал внука, Суга и Юми тоже обхаживали на все лады «маленького господина». Малыша передавали с рук на руки, и всё внимание в доме было сосредоточено на нём. Только рядом с Такао Юкитомо начинал разговаривать с Томо, как встарь, да и Томо могла отвечать ему без смущения и страха. Этот ребёнок, отпрыск недостойного Митимасы, объединил их, став свидетельством неразрывных уз между Томо и Юкитомо, теперь мужа и жены лишь на словах. Такую мысль заронила в голову Томо её мать, скончавшаяся год назад в Кумамото, как раз перед рождением Такао, и Томо бережно лелеяла её в своей одинокой душе. Юкитомо был настолько привязан к Такао, что принял решение: сколько бы детей ни родилось в дальнейшем у Митимасы, именно Такао унаследует усадьбу Юкитомо, — и составил на его имя дарственную, согласно которой Такао уже сейчас являлся владельцем части поместья. Так что Такао ничто не угрожало, пока живы дедушка с бабушкой, однако смерть всегда приходит незваной, и Томо терзали смутные страхи, что второй женой сына будет женщина с сильным характером. Мия проходила и по этим параметрам.
Не прошло и месяца, как Мия успела сдружиться со всеми обитателями усадьбы Сиракава. Она не прикладывала к этому ни малейших усилий, просто от неё исходил такой благоуханный аромат искренней доброжелательности, что вскоре не только Томо с Юкитомо, но даже Суга с Юми, которые, казалось, должны были испытывать некую ревность по отношению к молодой конкурентке, встречали её такими же доброжелательными, открытыми улыбками.
— Ах, какой милый ребёнок! — восклицала она при виде Такао и, подхватив его своими изящными ручками, осыпала щёчки младенца бесчисленными поцелуями. При этом глаза её смешливо щурились, превращаясь в две узкие щёлочки. Она словно бы и не задумывалась над тем, что Такао родила её предшественница, и это безмерно радовало дедушку с бабушкой.
В погожие дни Мия торчала на втором этаже, любуясь видом на море, и радовалась, как ребёнок. Её родной дом был зажат среди жилых строений, так что Мия была в восторге от того, что усадьба Сиракавы стоит на холме.
Мия хорошо исполняла баллады в стиле «токивадзу», и вот, как-то вечером её упросили исполнить отрывок из пьесы «Осоно и Рокусабуро» о любви куртизанки и плотника, где несчастные юноша и девушка, собравшиеся покончить жизнь самоубийством, объясняются друг другу в любви. Юми, которую в детстве тоже обучали исполнению в стиле «токивадзу», аккомпанировала Мие на сямисэне. Когда Мия мягким, но сильным голосом запела, сдвинув брови и напрягая белую шею, словно захлёбываясь от рыданий, всем показалось, что перед ними сидит сама Осоно, и присутствующих охватила неподдельная скорбь. Закончив петь, Мия откинула назад растрепавшиеся пряди и вытерла носовым платком пот, струившийся по лицу. В этот момент Митимасу, перебравшего сакэ, вырвало прямо на татами. Его подняли и отнесли в соседнюю комнату.
Мия нахмурилась и неохотно приподнялась, однако Юкитомо махнул рукой — мол, служанки уберут! — и Мия с видимым удовольствием пересела к свёкру.
— Не угодно ли чашечку сакэ? — протянула она, обращаясь к Юкитомо. — А то из-за моего ужасного пения молодого господина стошнило. — И Мия протянула свёкру бутылочку, приподняв её на ладони таким соблазнительным жестом, что Томо, сидевшая рядом, даже оторопела. Мия вела себя как молодая, но опытная гейша.
— Не говори глупостей! Ты прекрасно пела, — сказал Юкитомо. — Мне даже показалось, что это я сам собираюсь совершить самоубийство из-за несчастной любви! Посмотри, все просто потрясены твоим пением! Выпей-ка и ты чашечку. Что-то подсказывает мне, что ты любительница выпить…
Юкитомо протянул Мие собственную чашечку и наполнил её до краёв. С самого дня свадьбы Мия старалась держаться скромно и отказывалась от сакэ. Однако в тот вечер, поощряемая Юкитомо, она выпила три чашечки подряд. Уголки глаз у неё слегка порозовели, и сама она стала похожа на пышно распустившийся цветок. Суга, не удержавшись, бросила многозначительный взгляд на Юми.
Незаметно наблюдая за Мией, Юкитомо пришёл к выводу, что невестка искрится молодостью и весельем, порхая как беззаботная бабочка, только когда Митимасы нет рядом. Когда все деликатно удалялись, чтобы оставить молодожёнов наедине друг с другом, личико Мии приобретало унылое выражение. И под любым предлогом она старалась поскорее улизнуть, чтобы присоединиться к Суге и Юми, крутившимся вокруг Юкитомо.
Как-то раз Юкитомо намеренно отослал Митимасу, отправив его вместо себя на пикник, который устроила некая фирма, торговавшая цементом, а сам отправился вместе с Сугой, Юми и Мией в знаменитый парк в Хорикири любоваться расцветшими ирисами. Томо оставили дома на хозяйстве.
