— Напротив, меня это интересует, это напоминает мне мои лавры в Авейроне, где я заполучил пять голосов легитимистов, из которых по крайней мере двое считают, что, принеся присягу, они обрекли себя на вечные муки; но я поклялся им, что выступлю против этой присяги, и я так и сделаю, ибо это воровство.
— Ах, мой друг, вот этого-то я больше всего боюсь, — сказала г-жа Левен. — А как же ваша грудь?
— Я готов пойти на заклание ради отечества и ради моих двух ультрароялистов, которых я заставил при содействии их духовника принести присягу и подать за меня голос. Не согласится ли ваш Кофф пообедать с нами завтра? Будем ли мы одни? — спросил он жену.
— Нас как будто приглашала к себе госпожа де Темин.
— Мы будем обедать дома, втроем с господином Коффом. Если он, как я опасаюсь, из породы скучных людей, то за столом он все же будет менее скучен. Мы прикажем никого не принимать, а подавать будет Ансельм.
Люсьен не без труда привел Коффа.
— Нас ждет обед, который обошелся бы по сорок фунтов с персоны у Балена, в «Роше де Канкаль», но даже за эти деньги Бален не мог бы нас так накормить.
— Ну что ж, отведаем сорокафранкового обеда; сорок франков — это приблизительно столько, сколько я проедаю в месяц.
Бесстрастием и безыскусственностью своего рассказа Кофф покорил сердце г-на Левена.
— Ах, как я благодарен вам, милостивый государь, за то, что вы не фанфарон! — воскликнул авейронский депутат. — Я не перевариваю людей, которые всегда уверены в своем завтрашнем успехе и отвечают вам пошлостью, когда на другой день вы упрекаете их за поражение.
Господин Левен засыпал Коффа вопросами. Г-жа Левен с восторгом выслушала в третьей редакции историю отважных подвигов сына. А когда в девять часов Кофф собрался уходить, г-н Левен настоял на том, чтобы он поехал с ним в Оперу.
В конце вечера г-н Левен сказал ему:
— Мне очень досадно, что вы служите в министерстве. Я охотно предложил бы вам место у себя с окладом в четыре тысячи франков. После смерти бедного Ван-Петерса я работаю слишком мало. А с тех пор, как граф де Вез стал так глупо вести себя по отношению к нашему герою, я чувствую легкое желание недель шесть поиграть в оппозицию. Я далеко не уверен в том, что мне это удастся; моя репутация остроумца ошеломит моих коллег, и я могу добиться успеха, лишь сколотив вокруг себя группу в два десятка депутатов… С другой стороны, надо сознаться, что мои взгляды нисколько не стеснят их убеждений… Каких бы глупостей им ни захотелось, я соглашусь с ними и выскажу это открыто… Черт возьми, господин де Вез, вы мне заплатите за ваше дурацкое обхождение с этим юным героем! Но мстить вам в качестве вашего банкира было бы недостойно меня… Мститель всегда расплачивается за свое мщение, — прибавил г-н Левен, громко разговаривая с самим собою, — но, как банкир, я не могу пожертвовать ни на йоту своей честностью. Итак, если случится хорошее дельце, мы его обделаем как близкие друзья…
И он погрузился в задумчивость. Люсьен, которому эти политические рассуждения показались слишком долгими, заметив в одной из лож пятого яруса мадмуазель Раймонду, исчез.
— К оружию! — внезапно обратился к Коффу г-н Левен, выйдя из задумчивости. — Надо действовать!
— У меня нет часов, — холодно ответил Кофф. — Ваш сын вытащил меня из Сент-Пелажи.
Он не мог удержаться от тщеславного желания прибавить:
— При банкротстве я включил свои карманные часы в общий баланс.
— Замечательно честно, замечательно честно, дорогой Кофф, — с рассеянным видом откликнулся г-н Левен и прибавил более серьезно: — Могу ли я рассчитывать на ваше абсолютное молчание? Я попрошу вас никогда не произносить ни моего имени, ни имени моего сына.
— Это вполне в моих привычках; обещаю вам.
— Сделайте мне честь отобедать у меня завтра. Если у нас будут гости, я прикажу подать в мой кабинет, нас будет только трое: вы, милостивый государь, мой сын и я. Ваш положительный и твердый ум мне очень нравится, и я горячо желаю, чтобы меня пощадила ваша мизантропия, если только вы мизантроп.
— Да, милостивый государь, я мизантроп, так как я слишком люблю людей.
Две недели спустя перемена, происшедшая с г-ном Левеном, удивила его друзей. Теперь он постоянно вращался в обществе тридцати — сорока вновь избранных депутатов, сплошь отъявленных глупцов.
Невероятным казалось то, что он никогда над ними не издевался. Один из дипломатов, приятель Левена, не на шутку встревожился: «Он уж не глумится над дураками? Он серьезно с ними разговаривает, у него изменился характер; он будет потерян для нас».
Господин Левен усердно посещал г-на де Веза в те дни, когда министр принимал у себя депутатов. В эту пору подвернулись две-три сделки, заключенные в результате телеграфных известий и давшие г-ну Левену случай блестяще послужить интересам министра.
— Наконец-то я сломил этот железный характер; я укротил его, — говорил г-н де Вез, потирая руки. — Надо было только посметь: я не произвел его сына в лейтенанты — и он у моих ног.
Последствием этого глубокомысленного заключения явился легкий оттенок превосходства в обращении министра с г-ном Левеном, отнюдь не ускользнувший от последнего и доставивший ему истинное удовольствие. Господин де Вез не любил окружать себя умными людьми, и не без оснований, и потому ему ничего не было известно о том, какое удивление вызывала перемена, происшедшая с г-ном Левеном, у тонких дельцов, строящих свое благополучие при посредстве правительства. Господин Левен больше не приглашал к себе этих умных людей, обычно обедавших у него, но раз или два устроил для них обед в ресторане, на котором не было ни одной дамы. Между тем у него ежедневно обедало пять-шесть депутатов. Г-жа Левен не могла прийти в себя от изумления, слушая странные речи, с какими он к ним обращался:
— Обед, который я просил бы вас почтить своим присутствием всякий раз, когда вы не будете приглашены к министрам или к королю, стоил бы больше двадцати франков с персоны у лучшего ресторатора. Взять, к примеру, этот палтус…
Тут следовала история палтуса, объявлялась его цена (все это было им тут же придумано, так как он совсем не разбирался в подобных вещах).
— А между тем в прошлый понедельник этот самый палтус, — прибавлял г-н Левен, — впрочем, говоря «этот самый», я выражаюсь неверно, потому что тот, что лежит на блюде, еще плавал тогда в водах Ла-Манша, — словом, палтус такого же веса и такой же свежести стоил бы по меньшей мере на десять франков меньше…
Разглагольствуя об этом, он избегал смотреть в глаза жене.
Господин Левен с большим искусством подогревал внимание своих депутатов. Почти всегда он делился с ними своими размышлениями вроде размышлений о палтусе, а если рассказывал анекдоты, то на темы об извозчиках, увозящих в полночь за город неосторожных седоков, которые, не зная улиц Парижа, рискуют возвращаться домой в столь поздний час.
Удивлению г-жи Левен не было пределов, но она не осмеливалась расспрашивать мужа. В ответ он только отшутился бы.
Господин Левен приберегал всю силу ума своих депутатов, чтобы они могли усвоить трудную для них мысль, на которую он наталкивал их самыми разнообразными способами или иногда преподносил им прямо:
— В единении сила. Если этот принцип правилен везде, то особенно в парламентской жизни. Исключением является только какой-нибудь Мирабо. Но кто у нас Мирабо? Не я, поскольку я в
Завтра внесут на обсуждение палаты одну статью закона; ну что ж, обсудим здесь, после обеда, эту статью. Что касается меня, мое единственное преимущество перед вами заключается лишь в том, что я уже сорок пять лет изучаю всякие парижские аферы. Я всегда готов поступиться своим мнением в пользу мнения
