помедлил, затем чихнул, прикрывшись платком.
– Всегда – это очень долго, – сказал он. – Нам следует проявлять терпение. Через неделю-две наполеоновская армия вступит в Россию. А мы пока не будем забывать графиню и ее сестру.
Груновский поднялся.
– Официально мы ничего не можем сделать. Но неофициально, граф… вот если бы я взял нескольких своих людей и поехал бы с ними в Чартац, чтобы поговорить с женой…
– Вас арестуют, как только вы вернетесь, и я тут же отрекусь от вас! – бросил ему Потоцкий. Его совершенно не волновали личные мотивы, но он был страшно раздосадован провалом их плана соблазнить Мюрата и тем, каким образом этот провал ударил и по нему. Молодой майор был чрезвычайно вежлив, однако тверд. Он очень тактично рассказал Потоцкому обо всей этой интриге, сделав вид, будто лично уверен, что господин Потоцкий ко всей этой истории не имеет ни малейшего отношения, хотя Французская разведка и убеждена в обратном; он также достаточно определенно намекнул, что замешанная в этом деле дама находится под защитой одного из наиболее влиятельных людей Франции, имеющего неограниченный доступ к императору.
Первым желанием Потоцкого было немедленно же покарать предательницу, однако же он посоветовал возмущенному супругу, руководствующемуся чисто личными мотивами, проявить терпение. Он должен подождать, ему придется подождать. Более чем вероятно, этот полковник в ближайшие месяцы будет убит или ранен, скорее всего во время военной кампании бдительность со стороны официальных органов в Польше ослабнет, и тогда они смогут разобраться с двумя женщинами в отдаленном поместье. Но только лишь при условии, что мстительный Груновский не станет действовать раньше времени. Иначе он все испортит.
– Вы не сделаете ничего подобного! – сказал Потоцкий. – Вы этим добьетесь только того, что их обеих отошлют во Францию, где мы их в жизни не сможем достать. Вы, граф, отчасти виноваты в том, что произошло. Вы переоценили свою жену, и я не могу не признать этого. Вы и в дальнейшем допустили ошибку, позволив ей в ту ночь отправиться к Мюрату и тем самым сбежать. Но я не обвиняю вас, как это делают другие, уверяю вас! А теперь мы должны затаиться.
Пусть все позабудут об этом скандале. Пусть все считают, что вы потеряли свою жену, а вы ждите моей команды.
– Я прошу вас только об одном, – сказал Груновский. – Дайте мне слово, что, когда придет время заняться ею, вы поручите это дело мне. И только мне, я сделаю то, что сочту нужным. Это мой долг, долг мужа.
– Обещаю, что поручу это вам, – заверил графа Потоцкий. – Когда мы получим возможность наказать графиню за измену, я сам пошлю за вами. А пока вам необходимо примириться с ситуацией.
Груновский встал и поклонился.
– В соответствии с вашим распоряжением я не стану ничего предпринимать, пока вы мне не скажете.
– Прекрасно. – Граф протянул ему руку. – Имейте терпение, – добавил он тихо, – и мы сможем за все отплатить.
Глава 4
Три понтонных моста пересекли Неман, саперы сверху налаживали каркасы, чтобы можно было положить деревянное покрытие. Вся эта работа заняла несколько недель, и после того, как понтоны были закончены, они несколько дней просто отдыхали, купаясь, рыбача и развлекаясь с польками, которые просто осаждали их лагерь. Мосты были сделаны великолепно и могли выдержать полмиллиона человек, их лошадей, артиллерию и обозы, которые понадобятся, чтобы все это переправить в Россию.
Утром двадцать четвертого июня они ждали под жарким летним солнцем. Среди саперов бытовала примета, что до начала наступления никто не должен ступать на мост, пока по нему не пройдет авангард. В течение нескольких недель, пока строились мосты, здесь было полно солдат. Лагеря росли по берегам реки, как грибы после дождя, – палатки, хижины, бивуаки, кибитки, лошади, артиллерия и груды провианта и амуниции. Здесь были и солдаты, и квартирмейстеры, и артиллеристы, и повара, и связные, и хирурги с санитарами, а штабисты прибывали в своих экипажах и занимали самые удобные помещения. Это было вполне в духе штабных офицеров и всех приближенных к генералитету, всех, кто редко бывает на поле сражений, что и вызывает к ним в армии всеобщую ненависть.
Здесь были также женщины и дети, чье присутствие вносило еще большую сумятицу в огромный табор. По ночам горели костры и слышались песни, некоторые солдаты убегали с польками, но их чаще всего ловили и расстреливали на месте. Кирасиры, стрелки, польские уланы, императорские гренадеры, Седьмой, Десятый и Четырнадцатый артиллерийские полки, военная полиция и обозы, корпус военных врачей – это лишь часть полков самой большой и победоносной армии в мире. Здесь были люди с юга и севера, с запада и востока, а также из центральной части Франции, все они говорили на разных наречиях и с трудом понимали друг друга. Здесь были люди всех народностей, оказавшихся под французским владычеством, – итальянцы, сербы, шотландские и ирландские эмигранты, поляки и некоторое количество предателей- англичан, к которым присоединились двадцать тысяч враждебно настроенных пруссаков и тридцать тысяч ненадежных австрийцев, принудительно рекрутированных Наполеоном.
Утром двадцать четвертого, через два часа после рассвета, три колонны двинулись к берегу Немана и остановились у трех мостов. Это был кавалерийский полк, один полк кирасиров маршала Гуше и два пехотных полка корпуса маршала Нея. По сигналу, поданному из центральной колонны верховым офицером в яркой кирасе и кивере с красным плюмажем, первые лошади и солдаты вступили на понтонные мосты. Те, кто находился сзади, приветствовали их громким криком. Сначала крик был нестройным и неуверенным, однако по мере того, как ручеек перешел в широкий поток, крик становился все дружнее и громче. Он катился и достигал передовых отрядов, грохоча, как гром. Солнце поднималось все выше, и люди под своими плотными мундирами обливались потом, под их размеренным тяжелым движением потрескивали мосты, которые сверху слегка заливала вода. До темноты двадцать тысяч человек и тысяча лошадей пересекли границу с Россией. Вторжение началось.
Де Шавель в последние три дня передвигался в составе наполеоновской свиты; Наполеон встретил его весьма холодно по возвращении из Чартаца. Он был полностью осведомлен о причине отсутствия главы разведывательной службы, и известие о том, что его предполагаемые союзники в Великом Герцогстве шпионят за ним, в сочетании с подробностями дурацкой интриги, в которую оказались втянуты Мюрат и какая-то женщина, были причиной его дурного настроения, которое он не замедлил излить на Де Шавеля.
– Надеюсь, вы сами не путаетесь с этой графиней Груновской, – сказал Наполеон, глядя на полковника жесткими, как камни, глазами, свинцовый блеск которых свидетельствовал о том, что император был готов взорваться. Де Шавель ответил быстро и спокойно:
– Эту даму нацелили не на меня, сир. Я просто помешал всей этой интриге и предоставил несчастной наше покровительство. И уверяю вас, оно ей действительно нужно.
– Всем что-то нужно от нас, – раздраженно сказал император. – От нас все время что-то требуют, требуют и требуют, а стоит нам самим обратиться с какой-либо просьбой – то они сразу в кусты!
Его злили австрийцы, посмевшие отказать ему в дополнительных силах и средствах для ведения русской кампании. А учитывая то, что он разбил их в пух и прах при Ваграме, а затем женился на эрцгерцогине и оказывал поддержку австрийскому императору, поскольку тот стал его тестем, их неблагодарность возмущала его до глубины души. Все ненавидели его, завидовали ему и открыто лебезили перед ним, а стоило ему только отвернуться, кусали за пятки, как трусливые дворняжки. Он породнился с Габсбургами, но знал, что все равно не может доверять им. Равно, как и собственной жене – она была глупа и легкомысленна, на свое несчастье, он слишком хорошо видел, что она из себя представляет, однако испытывал потребность в чьей-нибудь поддержке, кроме поддержки своих солдат. Он больше времени стал проводить со своим сынишкой, стремясь получить от этого общения любовь и тепло, чего и не ждал уже от своей супруги. Только лишь Мария Валевская была рада ему и никогда ни о чем его не просила и ни в чем не упрекала. Он по-своему любил ее, однако этого ему было мало. В постели она была робка и сдержанна, вся в плену предрассудков, и в конце концов, когда она попросила его отказаться от' этого аспекта их взаимоотношений, чтобы ее не мучали больше угрызения совести, Наполеон согласился без особых сожалений. Теперь ему была нужна не бывшая любовница, а жена, императрица, которая поддерживала бы
