польскими и литовскими людьми на разорение московскому государству советник был“, — отмечает С. Ф. Платонов. — Его поведение считалось впоследствии гораздо худшим, чем даже князя Ю. Н. Трубецкого, служившего Вору и Сигизмунду. Все это заставляет думать, что И. С. Куракин после свержения Шуйских стал решительно на сторону Сигизмунда, отошел от седьмочисленных бояр — сторонников Владислава»{7}.
Но так ли уж непреклонна была позиция думцев. В декабре 1610 года «Семибоярщина» утвердила приговор о сдаче полякам Смоленска и составила новый наказ для московских послов, находившихся в королевском лагере, предписывающий положиться всем на волю Сигизмунда. Куракин не мог разойтись с Думой на почве неприятия польского короля. В каких же конкретных преступлениях обвиняют воеводу. Летописец сообщает, что в феврале 1611 года Куракин был во Владимире «с польскими и литовскими людьми», которые, узнав о сборах ляпуновского ополчения, бежали к Москве, после чего этих самых «литовских и польских людей» Ляпунов разбил{8}. Авраамий Палицын пишет, что «Иван Куракин с поляки и с русскими изменики к Москве прибежал и бысть разбиен от Ивана Васильевича Волынского с товарищи»{9}.
Другой источник свидетельствует о том, что ратники под командованием Андрея Просовецкого «приходили изъ Юрьева Полского подъ Володимеръ Февраля въ 11 день; князя Ивана Куракина съ товарыщи съ Русскими и Литовскими людми побили»{10}. Речь явно идет об одном и том же сражении, но как же разнятся между собой источники. Так с кем же сражался Куракин — с авантюристом Ляпуновым, тушинцем Просовецким или другим тушинцем Волынским? Под Владимиром или под Москвой? Вместе с русскими или только вместе с поляками? И что послужило причиной столкновения? В чем состояла измена, и кому, собственно, изменил Куракин? Несостоявшемуся царю Владиславу? Превратившейся в призрак «Семибоярщине»? В любом случае этот эпизод из биографии прославленного военачальника вряд ли можно расценить как страшное преступление, которое перечеркивает все его былые заслуги.
Существуют смутные упоминания о том, что московское правительство впоследствии располагало какими-то грамотами Сигизмунда к Ивану Куракину, содержание которых позволяло ставить имя князя рядом с изменничьими именами Салтыкова и Андронова{11}. Снова никакой определенности. В то же время историк С. Д. Шереметьев сообщал, что посольство князя И. М. Воротынского, в 1615 году отправленное в Смоленск для сведения старых счетов, выяснило, что правительство короля польского пыталось повлиять письменно на князя Ивана Семеновича Куракина, чтобы он перешел на королевскую сторону, но безуспешно{12}.
Если и допустить сношения Куракина с Сигизмундом, они никак не могли выглядеть преступными в глазах окружения Михаила Федоровича. Редко кто из власть придержащих романовского призыва не служил польскому королю и не искал его милостей. Об Иване Черкасском и Борисе Салтыкове мы уже говорили. Дьяк Федор Никитич Апраксин «преж всех» начал служить Сигизмунду III, что не помешало ему занимать высокие приказные должности и после воцарения Михаила Федоровича и после возвращения в Москву Филарета. Лев Афанасьевич Плещеев перешел на сторону Сигизмунда III еще в 1609 году, позже пожалован королем в оружничьи. Тем не менее при царе Михаиле он занимал пост казначея. Сам глава правительства первого Романова Федор Шереметев после долгой переписки с Львом Сапегой через его посредство выпросил у Сигизмунда родовую вотчину, отнятую когда-то царем Борисом. Как глава Казенного дворца при «Семибоярщине» он платил жалованье польскому гарнизону в Москве, в том числе за счет царской сокровищницы.
Примечательно, что обвинения против князя Ивана Семеновича выдвигались не сразу после победы земского ополчения и воцарения Михаила Федоровича. Напротив, некоторое время Куракин активно участвует в правительственных мероприятиях. Весной 1613 года, после того как Д. М. Пожарский слег от ран, несколько воевод не смогли догнать вновь вторгшийся в московские пределы отряд Лисовского, только Куракину удалось с ним сойтись, правда, на этот раз противник не понес значительного урона. В августе 1614 года Куракин вел переговоры с английским посланником Джоном Мериком о перспективах примирения России со Швецией, в ноябре того же года его подпись стоит на ответе на письмо польских сенаторов. Но в сентябре 1615 года в инструкциях послу Ивану Воротынскому, имя Ивана Куракина уже упоминается наряду с изменниками Андроновым и Салтыковым, которым король Сигизмунд присылал свои грамоты. К этому времени Куракина сослали воеводой в Тобольск.
Тушинцы, немало претерпевшие от удачных действий Куракина, лихорадочно искали предлог, чтобы дискредитировать прославленного военачальника, да так преуспели, что князь Иван Семенович, на счету которого столько громких побед над воровскими силами, по завершении Смуты оказался единственным представителем титулованной знати, заслужившим официальную репутацию государственного изменника. О том, как тушинцы фабриковали обвинения в измене, можно судить по событиям 1634 года, когда после неудачной осады Смоленска главнокомандующий Михаил Шеин был осужден за предательство и казнен. В годы Смуты Шеин героически оборонял Смоленск, после его падения оказался в польском плену, где присягнул на верность Сигизмунду III. Вместе с Филаретом он вернулся в Россию. И вот спустя пятнадцать лет царь и Дума сделали вид, что внезапно раскрыли страшную тайну полководца и объявили истинную причину поражения русского войска: оказывается, верный когда-то данной присяге Шеин «во всем ему (королю) радел». Снова предатели обвиняют героя в предательстве.
В одном ряду с опалой Ивана Куракина стоит скандал на государевой свадьбе 1624 года, в центре которого оказался брат Василия и Андрея Голицыных Иван, отказавшийся ехать на торжество, полагая, что ему «меньше Шуйского и Трубецкого быть никак нельзя». Одно из множества местнических столкновений той поры ознаменовалось беспрецедентно суровым наказанием: за непослушание и измену царь приговорил поместья и вотчины князя отписать, а его с женою сослать в Пермь. В ссылке Голицын умер. Его имущество поделили между собой боярин В. П. Морозов, князь И. Ф. Лыков и прочие члены партии победителей. Остается добавить, что и Пожарский, и Куракин, и Иван Голицын фигурировали в качестве кандидатов на престол на «избирательном» соборе 1613 года. Победившие Романовы хорошо это помнили, и, укрепившись на троне, дожидались удобного момента, чтобы поочередно избавиться от соперников или хотя бы их примерно наказать.
В годы Смуты на политическую авансцену выдвинулась целая когорта молодых энергичных и талантливых государственных мужей: Михаил Скопин-Шуйский, Дмитрий Пожарский, Андрей Голицын, Иван Куракин. Но что осталось от этой славной когорты: Скопина-Шуйского погубили бездарные и завистливые родичи, Пожарский унижен и призывается на службу в случае чрезвычайной опасности. Андрей Голицын пал жертвой навета и погиб, его брат Иван умер в ссылке. Князь Иван Куракин записан в предатели предателями отъявленными и отторгнут на обочину государственной жизни. К этому перечню необходимо добавить Козьму Минина, который также оказался не востребован новой властью. Только даровитый Борис Лыков благодаря родству с Романовыми постоянно занимал важные должности в царствование Михаила Федоровича.
Право сильного и бесправие слабого
Между тем в государстве на всех уровнях управления обнаружилась острая нехватка толковых людей. В июне 1613 года к императорскому двору послали дворянина Степана Ушакова и дьяка Семена Заборовского. Сии посланцы заслужили разнос от самого цесаря: «Слышал я про них, что он и люди простые неученые, ничего доброго, кроме дурости, не делают; прежние послы и посланники, которые прихаживали от московских государей, так непригоже не делывали…»{13}. В 1616-м в Вену отправляется некто Лукьян Мясной, который снова «провалил» посольство. Незадачливый дипломат избежал опалы, потому что ему «было не за обычай»: «Лукьян — человек служилый, у таких дел в посольстве прежде не бывал»{14}. И так с самого низу до самого верху, где глава правительства после смерти Черкасского Федор Иванович Шереметев, по отзывам современников, «был жестоконравен, а в делах неискусен». Его племянник Иван Петрович, тот самый, который, в бытность костромским воеводой, не пускал в город ополчение Пожарского, возглавил приказ сбора ратных людей. Как отмечает исследователь, посадить в приказ такого опасного и хищного паразита было все равно, что пустить щуку в пруд{15}.
