Какие?
Вспомним, что одного из главных оппозиционеров — владыку Феофила — арестовали не сразу по приезде государя, а спустя некоторое время. Следовательно, сведения касательно вовлеченности архиерея в заговор следствие получило только спустя некоторое время, непосредственно в Новгороде. Очевидно, Алексей и Денис сыграли достаточно важную роль в разоблачении Феофила. В этом случае их перевод в Москву имел вид награды за лояльность и старания, и одновременно представлялся наиболее верным средством обеспечить их безопасность. При подобных обстоятельствах появление Алексея и Дениса в Кремле не могло вызвать возражений у митрополита Геронтия.
Львиная доля
В январе 1480 года Алексей и Денис приступили к своим новым обязанностям настоятелей Успенского и Архангельского соборов. Здесь же в Кремле трудился Геннадий, в то время архимандрит Чудова монастыря. Спустя два года он, а не вчерашние новгородцы, оказался в центре скандала. В Крещение 1482 года, ориентируясь на Студийский устав, чудовский настоятель разрешил своей братии пить богоявленскую воду после трапезы. Разгневанный митрополит посчитал это дерзновенным нарушением церковных канонов, посадил игумена под арест и только после заступничества великого князя и долгих препирательств сменил гнев на милость.
Чудовский архимандрит не только не попал в опалу за свои — с точки зрения Геронтия — сомнительные новации, но и в следующем году оказался кандидатом на новгородскую кафедру, вакантную после ареста Феофила. В Успенском соборе «положыша жребий на престол Елисеа архимандрита Спаского, да Генадиа архимандрита Чюдовского, да Сергиа старца Троицьского, на архиепископьство в Великий Новгород». Жребий пал на Сергия, однако новый владыка пробыл на кафедре всего чуть более десяти месяцев: далекий от политики простоватый старец не сумел совладать с фрондирующей паствой. Теперь власти решили не прибегать к помощи провидения, а назначили на архиерейскую кафедру чудовского архимандрита.
Здесь, на берегах Волхова, Геннадий энергично взялся за дело. Во всяком случае, так живописует деяния своего единомышленника Иосиф Санин: «В лето же 6993 (1484) поставлен бысть архиепископ Великому Новугороду и Пьскову священный Генадие, и положен бысть яко светилник на свещнице Божиим судом. И яко лев пущен бысть на злодейственыа еретики, устреми бо ся, яко от чаща Божественых Писаний, и яко от высоких и красных гор пророческых и апостольскых учений, уже ногты своими растръзая тех скверныя утробы, напившаяся яда жидовъскаго, зубы же своими съкрушая и растерзая и о камень разбивая».
Динамичная картина, нарисованная Иосифом Волоцким, явно не в ладах с хронологией. Появившись в Новгороде, «лев» Геннадий вовсе не торопился пустить в ход свои смертоносные «ногты» и зубы, а только спустя два с половиной года, а именно во второй половине 1487 года, обнаружил очаг ереси — причем, судя по его словам, совершенно случайно: «Распростерлась ересь в Ноугородской земли, а держали ее тайно да потом почали урекатись вопьяне, и аз послышав то да о том грамоту послал к великому князю да и к отцу Геронтию митрополиту».
Подробности же нового вероучения святитель Геннадий узнал, как мы помним, только благодаря раскаянию попа Наума: «И только бы поп Наум не положил покааниа, да и в христианство опять не захотел, ино бы как мощно уведати по их клятве, как они отметаются своих велений», — писал архиепископ.
Тема скрытности жидовствующих — одна из доминант антиеретических сочинений. Вот и протопопы Алексей и Денис, оказавшись в Москве, «не смеюще проявити ничто же не подобно, но таяхуся, яко же змиеве в скважне, человеком же являющеся святии и кротции, праведни, воздержници, тайно же сеюще семя скверное, и многия душа погубиша, и в жидовство отведоша яко же неким отбежати и обрезатися в жидовскую веру».
Однако велеречивые рассуждения на эту тему разбиваются об одну оговорку владыки Геннадия. В феврале 1489 года в послании бывшему архиепископу Ростовскому Иосафу, затрагивая тему грядущего Апокалипсиса, он отмечает: «Ино и я аз слыхал у Алексея: “И мы деи, тогда будемъ надобны”». Может, новгородский архиерей что-то напутал и не стоит, что называется, «цепляться к словам». Но позже, уже после смерти успенского настоятеля, в письме неизвестному Геннадий Гонзов повторит: «А что Алексий, протопоп, Ариев поборник, иже рад седесь яко же Арий, той глагола: “Только изойдут лета, и мы деи будем надобны — ино он не дождал того”».
Дерзкий протопоп не скрывал, что он и его соумышленники обладают знаниями, не доступными официальной церкви. Либо Геннадий вводит в заблуждение своих корреспондентов, либо не так уж и скрытно вели себя еретики. Второй вариант более правдоподобен, ведь протопопы-вероотступники и будущий их разоблачитель на протяжении четырех лет трудились на духовной ниве по соседству — на расстоянии пары сотен шагов, отделявших Чудов от Успенского и Архангельского соборов. Вполне вероятно, что коллеги обменивались мнениями по животрепещущим вопросам бытия и у Алексея, как видим, не было секретов от коллеги.
В этой связи поведение новгородского архиерея порождает целый ряд вопросов. Если Геннадий знал о том, что протопопы «сеюще семя скверное», почему же молчал, скромно скрывая до поры свои смертоносные «ногты»? Боялся поссориться с влиятельными при дворе людьми, — но он и сам был в фаворе у великого князя… Собственно, расположение государя и позволило Гонзову занять в декабре 1484 года архиерейскую кафедру. Это, разумеется, не означает, что все любимцы Ивана Васильевича являлись близкими приятелями или единомышленниками, однако трудно поверить, что кремлевский обитатель Геннадий не знал того, чего не особенно скрывали при дворе — а именно о соблазнительных идеях, овладевших некоторыми его коллегами. И фраза в послании Иосафу это подтверждает.
Почему же откровения Алексея тогда же не подвергли его на эпистолярные упражнения и розыскную активность, как позже признания попа Наума. В другом послании Геннадий сообщает, что земляк и приятель Алексея архангельский протоиерей Денис «за престолом плясал, да и кресту ся наругался». Но почему владыка возмутился означенным богохульством спустя несколько лет? Почему полученные сведения о новом лжеучении так шокировали владыку, если он, хотя бы в общих чертах, давно знал о его направленности? Перечень этих вопросов можно продолжать. И вопросами этими наверняка задавались и современники Геннадия.
Мы далеки от мысли, что ученик Савватия Соловецкого относился безучастно к кривоверию. Но как человек неравнодушный к власти и власть имущим, он имел склонность подольститься к великому князю, нежели докучать ему, обличая его фаворитов. Если бы он решился на конфликт, не видать Гонзову новгородской кафедры, и вряд ли бы Иван Васильевич стал защищать Геннадия от нападок митрополита Геронтия. Не потому ли во время достопамятного инцидента с «неправильным» крестовым ходом вокруг Успенского собора архимандрит Чудова монастыря поддержал Ивана Васильевича, таким образом став на сторону «неизвестных прелестников» или даже входя в их число?
Складывается впечатление, что в своих посланиях Геннадий не столько излагает сведения о ереси и вербует сторонников в своей борьбе с жидовствующими, сколько пытается объяснить мотивы своих поступков и оправдать собственную бездеятельность, поскольку его корреспонденты — епархиальные владыки — прекрасно знали обстоятельства карьеры новгородского архиерея. Даже Иосиф Волоцкий попрекал Геннадия, что тот «не показал о деле не малого попечения».
Соборный приговор
