активность должна была вести к этой единственной цели. Но реальные угрозы власти Ивана III исходят только от удельных братьев и Софьи Палеолог. Предположим, по каким-то неведомым причинам коварные всемогущественные еретики то ли не оказались неспособны, то ли не торопились осуществлять свои зловещие планы и терпеливо дожидались кончины великого князя.
Допустим, что Иосифу Волоцкому не удалось добиться наказания еретиков и в сентябре 1505 года Иван III переселяется в мир иной. И что же? На престол вступает Василий III, на митрополичьей кафедре Симон в потакании вольнодумству не замеченный, в Кремле Боярская дума, где нет никаких признаков сочувствия еретическому движению. Что же имеем в «активе» — разрозненные ошметки былых кружков, представляющие ушибленную оккультизмом придворную мелкоту, доморощенных эзотериков и распустившихся попов — именно к этим категориям относятся осужденные собором 1504 года. И это авангард грозной силы, грозящей растоптать Святую Русь?!
Если, оторвавшись от грешной земли, дать полную волю воображению, направив его в бурное конспирологическое русло, можно предположить, что жидовствующие сделали ставку на Димитрия-внука, и даже представить, что сам наследник был конченым еретиком. Но если бы даже в 1505 году волею судеб Димитрий Иванович стал великим князем, он очутился бы в вакууме. Допустим, Федор Курицын на самом деле был «началник» всем вероотступникам, но он умер в почтенном возрасте до собора 1504 года — нам неизвестна сопоставимая фигура, способная руководить всей этой закулисой. Где мощная еретическая партия, пронизывающая сверху донизу государственную и церковную иерархию, где эти демоны разрушения, так долго ожидавшие своего звездного часа?
Не смущаясь подобными нестыковками, авторы-конспирологи прямо-таки соревнуются друг с другом в стремлении потрясти воображение читателя масштабами приготовлявшегося апокалипсиса. Профессор Московской духовной семинарии В. М. Кириллин начинает достаточно академично, сообщая, что «…
Но дальше автора охватывает нарастающее умственное возбуждение, в конце концов переходящее в состояние экстатического транса: «Будучи распространяемы тайно, эти умонастроения оказались тем более заразительны; будучи поддерживаемы в самых верхних сферах светской власти, они угрожали быть тем более губительными. Хуле и попранию подверглось самое главное — вера, нормы поведения, святыни христиан. Реальность религиозной революции обрела катастрофические формы, ведь ее победа должна была радикально изменить жизнь нации — и не только в церковном отношении, но также в политическом, экономическом, культурном, а главное — относительно домостроительства Божия о спасении человечества». Последнее предложение свидетельствует о полной потере автором ощущения реальности, которая действительно приобретает катастрофические формы.
Другие конспирологи, очевидно сознавая критическую недостаточность «улик», акцент делают на зловещих намеках и туманных предположениях. Так, кандидат богословия В. И. Петрушко в своем Курсе лекций по истории Русской Церкви делится с читателем терзающими его смутными сомнениями: «Складывается впечатление, что Схария действовал отнюдь не по собственному почину, а был послан какими-то иудейскими религиозными структурами. В Новгороде у Схарии был какой-то свой, мало известный нам план. Мы видим лишь верхушку этого тайного айсберга». Похоже, «Титаник» богословской мысли напоролся на ледяную глыбу схарианства и пошел ко дну беспросветного невежества.
Что стыдливо скрывают современные поклонники Иосифа Волоцкого за наукообразным блудословием, открыто предъявляет старообрядец Андрей Щеглов на сайте Древлеправославной Кафолической Церкви (старопоморское-федосеевское согласие): «Чем вызвана критика иосифлянства?… — задается он вопросом и откровенно отвечает на него — …Все эти религиозные “кукловоды” боятся прямого христианского действия, когда для христиан смерть и убийство нечестивого, а также прочих социальных негодяев перестанет быть чем-то окончательно запрещенным и невозможным».
Вот чем так привлекает наших современников волоцкий игумен, вот почему они сделали его своим знаменем: преп. Иосиф позволял себе то, что наши новоявленные Раскольниковы, решившие для себя, что они «право имеют», не в состоянии себе позволить, но о чем страстно мечтают: жечь и вешать нечестивцев и прочих социальных негодяев. Кого считать негодяем, кого нечестивцем, кому кровушку пускать эти «истинно православные люди» вроде Андрея Щеглова, разумеется, решат без посторонней помощи. Но ясно, что в эту незавидную категорию попадут очень и очень многие.
Вот почему у этой публики так популярен Иван Грозный. Неспособность безнаказанно вершить насилие собственными руками по собственному усмотрению замещается поклонением тем фигурам, которые превратили террор в составную часть своей политики. При этом негативные оценки царствования Грозного квалифицируются как происки ненавистников России. Автор этих строк, позволивший себе критически отнестись к Ивану IV и его поместной реформе, заслужил следующую аттестацию со стороны «некоего» Е. Холмогорова: «До анекдотической степени эта тенденция доведена в “популярной” книге некоего М. Зарезина “Последние Рюриковичи и закат Московской Руси”… воспроизводя версию о поместном землевладении как о причине кризиса, автор далее снабжает читателя обильным “угощением” надерганным из все того же Флетчера: русский царь — “рабоцарь”, окружают его “холопы”».
Вот уж действительно анекдот так анекдот: характеристика «рабоцарь» относится не к Ивану Грозному, а к Борису Годунову, и принадлежит она не англичанину Джильсу Флетчеру, а русскому дьяку Ивану Тимофееву, ссылка на которого содержится непосредственно в тексте. (Дабы не быть голословным, прибегнем к самоцитированию: «Годунов же, по гениальному определению того же Ивана Тимофеева, “рабоцарь”…») После подобного ляпсуса уже не удивляешься следующему пассажу Е. Холмогорова: «Главными героями русской истории оказываются у автора… еретики-жидовствующие, которых автор обильно восхваляет, зачем-то приправляя эти восхваления цитатами из раввина Штайнзальца…» Надо ли говорить, что автор ни скудно, ни обильно не «восхваляет» еретиков, да и А. Штейнзальца цитирует один раз, безотносительно темы жидовствующих, когда речь заходит о мистическом направлении в каббале — кому как не раввину выступать здесь экспертом.
Разумеется, Е. Холмогоров рассматривает жидовствующих под конспирологическим углом зрения: «Сегодня мы с большой уверенностью можем говорить о существовании тесного еретического сообщества вокруг Ивана III, пытавшегося определять княжескую политику и прежде всего — судьбу династии. Разгром этой придворной группы привел и к расправе над виднейшими еретиками, включая невестку царя Елену Волошанку и знаменитого дипломата Феодора Курицына». Уверенность — прекрасное качество, но хорошо бы знать, например, откуда автор почерпнул сенсационные сведения о «расправе» над Курицыным.
К сожалению, такой подход характерен для многих, исповедующих так называемый «православный», или «патриотический», подход к истории. Кавычки в данном случае необходимы, так как история, как и истина, не имеет партийной или мировоззренческой принадлежности. Более того, там, где начинается партийность, проходит грань, за которой невозможны ни осмысление истории, ни поиск истины.
Для тех, кто все же склонен рассматривать события нашего прошлого под определенным идеологическим градусом, я бы посоветовал поразмышлять над следующими вопросами: а был ли Иосиф Волоцкий патриотом? В 1480 году, когда Федор Курицын и другие соратники Ивана III, делали все возможное, чтобы отодвинуть нависшую над Русью смертельную опасность совместного выступления Орды, Литвы и внутренней оппозиции, Иосиф Санин перешел в стан тех, кто лелеял планы, поставившие под угрозу будущее страны.
Был ли волоцкий игумен государственником? Он принялся воспевать красоту и мощь верховной власти после того, как монастырь перешел под великокняжеский патронат. До этого события он оплакивал горькую участь удельных князей, величал Ивана III Каином и темпераментно утверждал верховенство церкви над светским правлением. Иосифа нельзя назвать консерватором, поскольку бурное развитие поминальной практики и как следствие рост монастырских вотчин, им столь ревностно защищаемый, невозможно вывести из русской традиции. Явление это порождено в первую очередь эсхатологическими настроениями той поры, которым ловко воспользовались предприимчивые коммерсанты из монашеской братии.
Любостяжателей также нельзя назвать ортодоксами. Они с необычайной для православных иерархов легкостью сходились с прямыми врагами православия — униатами и представителями погрязшей к тому
