времени во всевозможных грехах католической церкви. В этом смысле любостяжателей с полным основанием можно назвать предтечами современного экуменизма. Гонителей еретиков нельзя рассматривать и в качестве охранителей, ревнителей православия, тем более — фанатичных защитников веры. Геннадий и Иосиф гневно обличали звездозаконие и чародейство Схарии, но оставались совершенно равнодушны к звездозаконию и чародейству их компаньона Николы Булева.
Автор «Просветителя» не заслуживает и ироничного прозвища «начетчик», поскольку «творчески перерабатывал» в нужном ему духе и страницы Св. Писания и агиографические сюжеты. Иосифляне призывали к расправе над теми, кто подвергал сомнению церковные догматы или даже отрицал их, но с не меньшим остервенением они сотворили судилище над Максимом Греком. Горячего и искреннего поборника православия любостяжатели обвинили в том, в чем прежде обвиняли жидовствующих: «сеюща и распространяюща жидовская и еллинская учения и арианская и македонская и прочая пагубныя ереси». Но единожды солгавший, кто тебе поверит?
Взгляды и методы иосифлян продиктованы не искренним убеждением, не оскорбленным религиозным чувством, ни душевной болью, а конъюнктурой, вполне мирскими по сути своей соображениями. Для Иосифа и его учеников заповеди и каноны — всего лишь повод нанести удар по противнику. Неприятие роста монастырских богатств еретиками и заволжцами заставляло любостяжателей с одинаковой враждебностью относиться к тем и другим. Ненависть Иосифа к митрополиту Зосиме («сатанин сосуд и дияволов») также объясняется вовсе не мнимым обращением последнего в иудаизм. А. Ю. Григоренко, проанализировав рукопись, принадлежащую митрополиту Зосиме, пришел к выводу, что суть полемики между митрополитом Зосимой и Иосифом Волоцким определялась все тем же: их различным отношением к церковному и монастырскому имуществу.
Развернутое иосифлянами наступление на жидовствующих имело двоякую цель — дискредитировать ближайшее окружение Ивана III, прежде всего в глазах государя, и подготовить почву для обвинения в ереси заволжцев. Таким образом они рассчитывали сорвать наступление на монастырское и церковное имущество, мероприятия, направленные на разрушение системы поминальной практики, выведя из игры наиболее опасных противников. И это им удалось вовсе не потому, что они, как выражается А. И. Алексеев, «более остро были готовы отреагировать на духовные потребности общества и выработать наиболее приемлемую форму их удовлетворения». Просто Иосиф и его последователи оказались более агрессивными, последовательными, организованными и беспринципными в политической — в первую очередь — борьбе, нежели их оппоненты.
Геннадий Гонзов и Иосиф Санин — по сути своей это «эффективные менеджеры» XV века, циничные и хладнокровные, рассматривали свое служение прежде всего как перспективный «бизнес» и боролись с теми, кто угрожал его благополучию. Любыми доступными способами. Любостяжатели победили, но этот триумф «воинствующего материализма» похоронил великий духовный подъем, который мы связываем с именем Сергия Радонежского и его ближайших последователей. Что имело далеко идущие последствия не только для Русской церкви.
Как отмечает известный богослов, профессор Московской духовной академии Алексей Осипов, «Нил Сорский выступил против роскоши, богатства и имений церковных, особенно в монастырях, как унижающих Церковь и противоестественных ей, пытался защитить нестяжательность, но его голос не был принят — процесс обмирщения христианского сознания уже тогда оказался необратимым. И развиваясь, именно он, без сомнения, привел к расколу XVII века, Петру I и Синодальному управлению, революциям 1905 и 1917 года и их трагическим последствиям, к “перестройке”. И приведет к еще худшему, если не опомнимся».
Сегодня заветы Иосифа Волоцкого живут и если не побеждают, то находят широкое применение. Современное иосифлянство можно определить как религиозное, но отнюдь не православное, а сугубо манихейское мировоззрение, адаптированное к современным реалиям и бытовому восприятию; агрессивное внешне, инфантильное внутри. В мире манихеев идет вечная борьба сил добра и зла — Света и Тьмы, причем силам Света принадлежит только мир идей, а всем материальным миром владеет тьма, да и Свет почти всегда осквернен тьмой или находится в ее власти, а светлая душа находится во власти «темного» тела.
У иосифлян все окружающее — государство, общество, да и сама официальная церковь — подпали под власть тьмы, которая со всех сторон наступает на островок Света — круг избранных, верных, хранителей Истины. Они ждут нападения отовсюду и ото всех, везде и во всем они видят подвох и происки царства Тьмы, всегда готовы дать отпор, который сводится к стремлению еще тщательнее отгородиться от окружающей действительности, еще энергичнее воссылая ей проклятия. Сегодняшние иосифляне не готовы к диалогу, дискуссии и неохотно в него вступают, заранее предполагая свое поражение — ведь мир Тьмы изначально превосходит истинно православных вследствие своего изощренного коварства. Другое дело — металлический прут, автомат Калашникова, на худой конец — лагерный барак. С подобным «инструментарием» они смогли бы развернуться.
Иосифлянство сегодня — это маска угрюмой недоверчивости на лице церковной старостихи, саркастическая усмешечка, прячущаяся в бородке юного семинариста. Это вечно спешащие по хозяйственным заботам батюшки, которые не видят, не знают своей паствы и, кажется, даже побаиваются ее. Это первоиерарх церкви, который на Рождественской службе за безудержным восхвалением очередного «кесаря», кажется, забывает, чей «день рождения» празднуют православные.
Это маргинальное отторжение нового, в какой бы сфере человеческой деятельности это новое ни проявлялось и что бы оно ни несло. Это своеобразная эсхатология — в весьма узком прикладном значении, как напряженное ожидание Второго Пришествия, мыслимого как тотальный реванш, расправа с неверными и воздаяние верным. И пусть спасение, как и обретение свободы, невозможны вне Церкви, не стоит забывать, что Церковь — круг собратьев во Христе, которые друг для друга свет и радость, а не секта самодовольных заединщиков, сообщество званых, но не ареопаг избранных.
Это антигуманизм под личиной противостояния растущей агрессивности квазирелигии «общечеловеческих ценностей». «Гуманность… утверждающаяся без Христа и помимо Христа, есть религиозный обман, соблазн безбожным добром и безбожной любовью, этическое идолопоклонство, — писал о. Сергий Булгаков. — …Отсюда, впрочем, еще не следует, чтобы все, что противоположно гуманизму, тем самым являлось уже добром… Между тем стало обычным, что именно такие настроения оказывают непомерно большое влияние на образ мыслей представителей церкви, что выражается в их неумении быть самим собой, в неспособности подняться до той духовной свободы, которая присуща христианству».
Это подозрительность в отношении всех невоцерковленных или «не там» или «не так» воцерковленных. Подозрительность, прямо противоположная христианской любви, которая может быть требовательна, но никогда не мелочна и не враждебна. Это отторжение людей неординарно мыслящих, запись в еретики всех подозрительно ярких, как отец Александр Мень или митрополит Антоний Сурожский. Это апология серятины и дурно понятой или вовсе не понятой старины. Это путь к деградации церкви, которая беспрестанно округляя организационно-материальную плоть, истязает свой дух, изгоняет мысль и чувство.
Современное иосифлянство выхолащивает и дискредитирует православно-патриотическую идею, сводя ее к набору примитивных фобий, отказывает русской цивилизации в способности к саморазвитию и успешной конкуренции. Это прямая дорога к автаркии и самоизоляции.
Русская идея, как и идея православная, в самом исходной точке своей есть идея вселенская. Понять Россию — значит постараться обнять все человечество, многое принять, еще большее отвергнуть и вернуться к России обогащенным, переболевшим соблазнами, испытанным искушениями. Это неизбежное и неизбежно трудное возвращение блудных сыновей в отчий дом, в Лоно Отца. Изначально присущая русским стихия соборности подразумевает не только угодное Господу великое всеединство мира и людей, но собирание и сохранение лучшего, нужного для духовного делания, вызывающего отклик в чистых сердцах.
Это вечный процесс, движение без начала и конца, а не косная неподвижность, иными принимаемая за верность традициям. Не поиск Истины, которая христианину известна, но пути к ней. Как далекая точка на горизонте, которая всем видна, но дорога, к которой пролегает по постоянно меняющемуся ландшафту, и там, где вчера путнику требовалось преодолеть гору, завтра понадобится переплыть реку. И дай нам сил дотянуть до желанного берега.
