Вася рассказывает про школу в Новгороде, где он обучался грамоте, про дьячка Пафнутьича, у которого на квартире стоял.
— Сердитый он? — любопытствует Прошка.
— Пафнутьич? Не, добрый. Он ко мне как отец родной. — Вася улыбается. — На носу бородавка с горошину, другая — на щеке. А бородёнка козлиная… Прошка, слышь… Уголька нет ли где?
— На что он те? Тама, в людской, чугунок с угольем для самовара. Погоди, я духом…
Размашистые угольные мазки смело ложатся на чисто выбеленную стену.
— Ахти! Что делаешь? — шепчет перепуганный Прошка. — Нешто можно стенку марать?
Но Вася не слушает. Его рука с углем так и ходит по стене, проводя новые линии и чёрточки.
— Ус ёжиком топорщится, — бормочет он. — Во! Ухмыляется Пафнутьич… И зуб единый под усами кажет. А левый глаз у него противу правого меньше. Во!
— Ай да рожа! — с уважением говорит Прошка. — Ну и образина! А видать, добрый…
— Прошка!
Прошка не слышит.
— Ишь ухмыляется… Ну как есть живой.
— Прошка! Васька! Куда запропастились?
Гордей Титыч мелкими шажками вбежал в людскую.
— Его сиятельство кличет, а вы… — И, сейчас только заметив ухмыляющуюся со стены рожу дьячка, задохнулся от гнева: —Ахти, батюшки! Стенку замарали! Кто? Кто это?
— Пафнутьич это, — объясняет Вася, повернув к дворецкому сияющее, перепачканное чёрным лицо. — Дьячок с Новгорода. Я у него на квартире стоял.
Костлявые пальцы впились в Васино ухо:
— Я тя научу стенки марать! Пострелёнок эдакий! Намедни стенку выбелили, а он накося!..
Вася от боли прикусил губу. Гордей Титыч сжалился, разжал пальцы.
— То-то! Вдругорядь поумнее будешь. Гришка, Гришка! Тащи скореича мокру тряпку! Вишь, Васька стенку углем замарал.
Прибежал Гришка, глянул на стенку и рот до ушей растянул. Минуты не прошло, как в людскую набилась дворня: девушки и девки из рукодельной, повар с поварёнком, кухонный мужик, судомойка, садовник, прачка.
— Ну и харя!
— А бородавки-то, глянь!..
— Неужто Васятка намалевал?
— Ахти, маляр какой!
— Ой батюшки, животики со смеху надорвёшь!
Дворецкий снисходительно наблюдал за дворней. Ободрённый благодушным его видом, Вася подошёл к нему:
— Дяденька Гордей Титыч, дозвольте не стирать покеда. Ужо тятенька к его сиятельству с докладом придёт. Пущай поглядит на Пафнутьича, потешится. Кабы знали вы, до чего схоже!
— Я те потешу, пострелёнок! Я те потешу! — неожиданно рассердился старик. И напустился на Гришку: — Чего уставился, ворона? Стирай скореича! Да разведи мелу с водой. Забелить надобно.
Гришка взмахнул тряпкой, и добродушная, ухмыляющаяся рожа расплылась на стене грязным пятном.
— А вы все по местам! Чего раскудахтались? — Обернулся к Васе: — А ты умой рожу-то, да в прихожую на место. На сей раз милую тебя простоты твоей ради, а вперёд гляди не балуй. — И подкрепил поучение подзатыльником.
Нерадивый слуга Василий
Когда Вася вернулся от эконома, кондитерова жена Степанида зверем накинулась на него:
— И где шатался, непутёвый? Ha-ко, сливки сбивай!
— Меня, тётенька Степанида Власьевна, Сергей Гаврилыч к эконому спосылал, — отвечал Вася с кротостью.
За год он вытянулся и в белом своём халате и белом же поварском колпаке выглядел совсем большим парнишкой. Кондитеров ученик не то что казачок. В господские хоромы графа Завадовского Вася доступа не имел. И теперь, заглянув туда ненароком, не мог утерпеть, чтобы не рассказать, хотя бы даже свирепой Степаниде, о диковинах, которые ему довелось увидеть.
— Ой и напужался же я до смерти! Тама в хоромине дерево в кадке большущее. Птица под ним зелёная в клетке золотой сидит. Уставился я на неё, а она, ровно в сказке, человечьим голосом: «Убирайся! — говорит. — Дур-р-р-рак!»
— Дурак и есть! — проворчала Степанида. — Птица заморская. Попкой зовётся. Попугай.
— По-пу-гай! — протянул Вася, изумляясь неслыханному слову. — Вишь ты… По-пу-гай. И то верно: страсть напужала.
Стопка бумажных салфеток для тортов, плотных, с кружевной оборкой, лежала на краю стола. Вася тихонько потянул к себе одну:
— И ладная же бумага!
Потом вынул из кармана карандаш и, опасливо косясь на Степаниду, принялся рисовать.
— Ну и птица! «Дурак!» — говорит. «Убирайся!» — говорит. А дяденька дворецкий меня взашей: «Куда лезешь, деревня! Наследишь на паркете. Не ходи ногами». — Вася незлобиво засмеялся. — «Не ходи ногами!» — «А чем же мне, говорю, дяденька, ходить?»
— Будя языком трепать! — прикрикнула Степанида. — Сливки-то скоро, что ль, поспеют?
Вася испуганно спрятал рисунок.
— Я духом, тётенька. — И с усердием принялся взбивать желтовато-белую пену.
Но незаконченный рисунок тянул к себе, как на верёвке.
Поглядывая на него, Вася подмечал: «Ах, не так! Глаз у ней круглый, нос крючком…»
Он позабыл о сливках. На бумажной салфетке всё отчётливее вырисовывалось трюмо в затейливой раме, просторная куполообразная клетка с попугаем, сердитый дворецкий, схвативший за шиворот перепуганного поварёнка.
Кондитерова жена гремела конфорками:
— Ну и муженька господь бог послал! Знать, в наказание за грехи мои тяжкие. С коих пор у эконома околачивается, а я тута майся, ровно в геенне огненной. Ох, мочи моей нет! Взопрела вся. — Она вытерла фартуком багровое своё лицо и добавила озабоченно: — Тесто время в печь сажать. Готово, что ль?
— Готово, тётенька Степанида! — весело откликнулся Вася. — Готово. Гляньте. Вона птица в клетке, по-пугай. Вона дяденька сердитый.
Степанида охнула, схватила Васю за вихры, другой рукой яростно скомкала рисунок:
— Ахти, охальник! Ахти, дармоед! Добро переводить? Я тя, щенка шелудивого!..
— Да вы картинку-то отдайте, тётенька, — тихо попросил Вася, защищая руками лицо от тяжёлых Степанидиных ладоней.
— Картинку? Ha-ко картинку твою! Вона картинка твоя! Вона! Глазыньки мои на тебя не глядели б! У, лодырь постылый!..
Пинком ноги она вытолкнула Васю за дверь и швырнула вслед ему скомканный рисунок.
В сенцах за кухней прохладно. Весеннее небо голубым лоскутом затянуло пыльное окно. Вася кладёт на подоконник смятый рисунок, бережно его разглаживает. Во рту солоноватый вкус крови. Это из рассечённой губы. Левый глаз вспух, слезится.
Вася спускается по лесенке и садится на ступенях крыльца. Тёплый ветер пахнет черёмухой. У входа во флигель, что рядом с конюшнями, вихрастый паренёк чистит палитру. На лице у него весёлые веснушки, улыбка до ушей, тоже весёлая.
