— Устал, Сережа? — осведомился у Ларионова Александр. Тот не успел ответить — встрял в разговор Ящик:
— Это я устал, кончайте мотать!
— Здесь ты не устал, Витенька, здесь ты слегка утомился. Уставать будешь в зоне лагеря особо строгого режима. — Смирнов сел на свое место, которое освободил Ларионов, устроился поудобнее. — Ты можешь отдыхать, Сережа. Только скажи, на чем остановились.
— Да все на том же, Александр Иванович.
— Дурак ты, Ященков, — с сожалением констатировал Смирнов.
— Не дурее некоторых, — Витенька ощетинился, глядя на Александра гордым глазом. — Мне перо в бок получать ни к чему.
— Эге! — обрадовался Александр. — Уже кое-какие сдвиги.
— Вокруг, да около пока, — пояснил Ларионов. Он не ушел, скромно сел на стул у стены. Смирнов выбрался из-за стола, подошел к Ященкову, взял за грудки, рывком поднял.
— Бить будете? — весело осведомился Витенька.
На это ничего не ответил майор Смирнов, не счел нужным отвечать. Он смотрел в мутные, в похмельных жилках Витенькины глаза.
Вместе со мной моли бога, мразь, чтобы фронтовик тот выжил! Он четыре года от звонка до звонка, под пулями, он тебе, подонок, жизнь вручил, а ты его — в ножи!
— Это не я, это не я! — Ященков скуксился лицом, заплакал, Александр кинул его на стул, вернулся на свое место.
— Жена потерпевшего в больнице дежурит, — дал справку Ларионов. Неудобно, конечно, но мы ее побеспокоим и проведем опознание. Она опознает тебя, Ященков, она довольно точно описала тебя в предварительных показаниях.
Витенька плакал.
— Где Сеня-пограничник отлеживается, Ященков? — тихо спросил Александр.
Витенька пошмыгал носом, убрал слезы с соплями, повернул голову к стене, сказал полушепотом:
— На Оленьих прудах.
— У Косого? — уточнил Ларионов. Витенька пожал плечами — не отрицал и не подтверждал, думайте, что хотите.
— У Косого, значит. — Смирнов встал. — Ты, Ященков, подумай в камере, а мы на Оленьи поедем. В твоих интересах завтра заговорить всерьез.
Поехали втроем. Смирнов, Ларионов, Казарян, которого оторвали от бумаг. Новенькая 'Победа' бежала быстро. У парка Сокольники свернули. По булыжникам, по трамвайным путям допрыгали до прудов. Машину оставили метров за сто до лодочной базы.
На лодочной базе служил сторожем старый греховник Косой. И жил здесь же, в комнате при базе.
Ларионов остался у калитки, Казарян перекрыл тропку к замерзшему еще пруду, а Смирнов отправился в гости. Постоял немного на крыльце, потом осторожно постучал в хлипкую дверь.
— Кто там? — спросил нарочито старческий голос.
— Свои, Федор Матвеевич, свои, — негромко сказал Александр и вежливо пояснил: — Смирнов из МУРа.
Федор Матвеевич тотчас открыл дверь.
— Здравствуйте, Александр Иванович, — приветствовал он Смирнова. Рад был этой встрече Косой, оттого и улыбался умильно.
— Сеня-пограничник у тебя?
— Раз вы за ним пришли, значит, у меня.
— Что ж не шумит?
— Бухой вусмерть.
— Тогда веди.
Косой услужливо распахнул дверь пошире, и Смирнов вошел. В маленьком закутке прихожей и кухне одновременно — на столе неряшливая закусь, газета вместо скатерти, две пустые бутылки, одна початая. Смирнов посмотрел на Косого, глазами указал на фанерную перегородку, дверной проем которой вместо двери закрывала линялая захватанная ситцевая занавеска. Косой подтверждающе кивнул. Александр расстегнул пиджак, вытянул пистолет из-под подмышки, засунул за пояс, откинул занавеску, вошел в комнату и, нашарив у притолоки выключатель, включил электричество.
Никак не отреагировал на желтый ослепляющий свет лампы Сеня-пограничник. Он спал одетым. Сопел, пускал нечистую слюну. Смирнов вынул нож из-под подушки, тряхнул Сеню за плечо. Сеня замычал страдальчески, не желая ничего менять в своей прекрасной жизни. Но тут же был поднят за шиворот и откинут к стене. Тогда он и открыл свои бессмысленные глаза. Александр все понял про него и громко распорядился:
— Федор Матвеевич, ребят моих позови. Они поблизости.
Сеня прижался к стенке и норовил заснуть. С крыльца донесся насмешливый старческий тенорок:
— Оперсосы, вас пахан кличет!
Александр похлопал Сеню по щекам, растер уши — будил.
— Не надо, — попросил Сеня.
— А что надо? — от дверей поинтересовался Казарян.
— Ты кто такой? — вдруг почти разумно осведомился Пограничник.
— Я — оперуполномоченный Московского уголовного розыска Роман Казарян. Пойдешь со мной?
— А куда?
— В камеру.
Силы для того, чтобы сообразить, что с ним, иссякли, и Сеня опять приспособился заснуть.
— Кончай балаган, Рома. Пойди пригони машину поближе, а мы с Сережей его под белы ручки поведем.
Пока его вели, Сеня раскачиваясь между Смирновым и Ларионовым, пытался петь 'В Кейптаунском порту', а в машине, сидя между Ларионовым и Казяряном, мигом уснул, уснул с храпом и стонами.
— Господи, и такой стопорит! — удивился Ларионов.
— Это-то и страшно, Сережа, — серьезно сказал Роман. — Сколько их таких — дураков, несмышленных сявок, которые решили, что они — отпетые урканы. Много бед наделать может шпана эта.
— Рома, ты складское дело полистал? — перебил его Смирнов.
— Эге. Довольно странная компания там собралась. Много их и разные все. Я списочек готовлю.
— Следователь для закрытия концы рубил?
— На первый взгляд все гладко.
— А на второй?
— Читать надо, Саня, а не листать. А я листал.
Сеню отправили в камеру отсыпаться, Ларионов и Казарян ушли, а Смирнов все сидел в кабинете — не было сил и желания перемещаться в пространстве. Без стука отворилась дверь, и вошел Сам. Александр вскочил:
— Товарищ комиссар…
— Сиди, сиди, — расслабленно махнул рукой Сам. — Ребят отпустил?
— Так точно. А что — нужно?
— Да нет. Пусть отдыхают, умаялись. У тебя курить что есть?
Смирнов пошарил по карманам, вытащил пустую пачку 'Беломора', скомкал ее и бросил в урну. Посмотрел виновато на Ивана Васильевича и вдруг вспомнил: выдвинул ящик стола, достал роскошную черно-зеленую коробку 'Герцеговины Флор'.
— Ты, как Сталин, — сказал Иван Васильевич. — 'Герцеговину Флор' куришь.
— Так ведь не было вчера в буфете ничего, вот и взял эти.
— Чего оправдываешься? Кури, что хочешь. — Сам затянулся еще раз. Слабенькие и кислые. Ты с которого часа сегодня?
— С шести утра.
